– Должен признаться, я начинаю думать, что каждый кусочек английской леди такой же прелестный, как и у французской, – сказал он, придвигаясь ближе. – И вас пятеро. Какая удача! За нашим столом несколько моих друзей горят желанием подружиться с вами. Пойдемте, присоединяйтесь к нам.
– Вы дерзки, сэр, – холодно произнесла Арабелла.
– Я? – его ухмыляющееся лицо было очень близко от нее. – Вы еще увидите, каким дерзким я могу быть, милочка.
Краска прилила к щекам Арабеллы. Евгения стала подниматься. Ровена остановила ее, прикоснувшись ж ее руке, пресекая какой-либо опрометчивый ответ, я на прекрасном французском языке сказала:
– Думаю, вам лучше оставить нас в покое, месье, иначе мы вынуждены будем обратиться за помощью.
Гренадер уставился на нее, затем схватился за голову и засмеялся. Несколько посетителей обернулись на этот звук, но вид синей униформы заставил их быстро отвести взгляд.
– У рыжей надменный язык, – заметил гренадер, когда смог заговорить снова. – Скажи мне, дорогая, – продолжил он, переходя на французский, – где ты выучилась так бойко говорить на нашем языке?
Ровена, сидевшая в углу спиной к стене, смело посмотрела на него. Она не собиралась показывать ему, что боится. Она уже знала после той ночи у Сильва, что солдаты наполеоновского гвардейского корпуса признают только собственные законы. Ровена видела своими глазами, что стычка, подобная этой, могла таить в себе смертельную опасность. Она опасалась, что нахальный гренадер уже изрядно набрался. Не составляло труда заметить, что посетители за соседними столиками незаметно подавали сигналы, чтобы расплатиться, в то время как метрдотель скрывался где-то внутри, делая вид, что не замечает происходящего.
– Ты мне так и не ответила, – мягко сказал гренадер, обращаясь к Ровене на «ты» – неслыханное нарушение этикета, которое сразу возмутило Ровену и Евгению.
Отвечая, Ровена старалась говорить спокойно.
– Боюсь, я забыла вопрос.
Он помахал пальцем перед ее лицом.
– Стыдно, дорогуша. Ты должна была слушать более внимательно, а? Я спросил, как ты сумела так хорошо выучить язык нашего славного императора?
За его спиной раздался приятный голос, который на чистейшем французском языке произнес:
– Возможно, потому, что моя жена родилась и выросла в Шаранте.
Все обернулись, и Арабелла Гросвенор-Винтон громко вскрикнула, увидев майора Йорка, стоящего перед ними в золотой и красно-синей форме французского военного полка.
– Майор Йорк? С какой стати...
Ровена предостерегающе схватила его за запястье, так как никто не должен был заподозрить, что Квин не французский, а на самом деле ненавистный английский офицер.
Гренадер тоже обернулся и оказался лицом к лицу с офицером, одетым в форму девятого кирасирского полка, настолько хорошо известного своей храбростью, что перед теми, кто служил там, преклонялись даже несравненные гвардейцы. Правая рука Тарквина легко опиралась на рукоятку сабли, и гренадер нахмурился, заметив это. Он быстро взглянул в лицо Тарквина, и некоторое время они пристально смотрели друг на друга.
Наконец гренадер улыбнулся и вежливо развел руками.
– Я не хотел вас обидеть, месье. Сначала я принял этих дам за англичанок. Теперь я вижу, что это не так.
Тарквин слегка поклонился, и выражение его лица стало более спокойным, хотя он не убрал руку с эфеса сабли.
– Пойдемте со мной, мой друг, – продолжал гренадер, – сейчас время для праздника, а не для ссоры. Конечно, вы должны были слышать, что наш обожаемый император бежал от своих притеснителей и теперь направляется прямо в Париж!
Тарквин, не выражая никаких эмоций, кивнул.
– И все мы готовы защитить его честь, а? Смерть жирной бурбонской свинье! Да здравствует император Франции!
Щелкнув каблуками, гренадер отправился восвояси. Напряженная тишина, царившая в помещении, казалось, разорвалась, и оживленные разговоры за столиками возобновились.
– Я бы предложил вам сейчас же уехать, – спокойно сказал Квин, обращаясь к напряженно смотревшим на него дамам. – Мадам Бурбулон, не позволите ли нам воспользоваться вашей каретой? Я заметил ее у входа.
– Да, конечно, – нервно ответила Евгения. Квин положил монету на стол и ждал, пока пять молодых женщин, шурша юбками, не покинут свое место. Он проводил их на улицу, где помог каждой сесть в карету. Ровена оказалась последней, но, когда он предложил ей свою руку, она отказалась, с холодным видом заняв свое место и не глядя на него, когда он сел рядом с ней.
– Боже мой! – воскликнула Евгения, прижимая к губам носовой платок, в то время как кучер увозил их прочь.
Никто ничего не сказал, так как все были слишком потрясены, и когда они наконец остановились перед домом Гросвенор-Винтонов, Тарквин молча проводил английских девушек до двери, затем приказал ехать в свои апартаменты.
– Я не могу поверить тому, что сказал этот человек! – наконец воскликнула Евгения. – Неужели Наполеон действительно бежал с Эльбы?
– Да, бежал, – сказав это, Тарквин взглянул на Ровену, но она пристально смотрела в окно, ее лицо было бледным и напряженным.
– Не нужно тревожиться, – добавил он, обращаясь к Евгении, хотя его слова были адресованы жене. – Я не сомневаюсь, что он будет взят в плен, как только коснется французской земли.
– Хорошо, если бы так и получилось! – воскликнула Евгения с заметным облегчением.
Спустя несколько минут кучер остановился перед скромным домом Тарквина на улице Сент-Оноре. Выходя из кареты, Ровена оперлась на мгновение на руку Тарквина, преградившую ей путь, а затем холодно ждала, пока он, обратившись к Евгении, говорил через окно кареты:
– Надеюсь, вы сразу поедете домой, мадам Бурбулон, и в будущем не выезжайте без соответствующей охраны.
Евгения побледнела от страха.
– Но я думала, высказали...
– Хотя я надеюсь, что Наполеон будет отправлен на Азорские острова до конца этой недели, никто не может быть уверен, что его гвардейский корпус не спровоцирует дальнейшие волнения. Разве сцена у Тортони не доказала нам этого слишком хорошо?
– Да, вы правы, – прошептала Евгения. Удовлетворенный беседой, Тарквин подал знак кучеру, и карета съехала с тротуара. Когда она повернула за угол, Ровена выдернула у него свою руку и побежала по ступенькам. Квин бросился за ней, схватил ее и повернул к себе, не обращая внимания на то, что они стояли возле дома и кто угодно мог стать свидетелем их размолвки.
– Ровена, подожди!
При звуке его голоса она перестала дрожать и скрыла слезы.
– Ты лгал мне, Квин, – упрекнула она.
– Нет, – мягко сказал он, становясь ближе. – Я никогда не принял бы этого назначения, если бы имелся хоть один шанс быть вовлеченным в военные действия. Я дал тебе слово, когда мы поженились, что ты никогда не столкнешься с тяготами жизни солдатской вдовы, и я намерен сдержать его. Для меня это административный пост, Ровена, ничего больше.
– Но ты уже знал сегодня утром, что Наполеон бежал. Почему ты не сказал мне об этом?
– Я не хотел пугать тебя, хотя теперь вижу, что это было неправильно с моей стороны, – Тарквин вдруг помрачнел и до боли сжал ее руку. – Я хочу, чтобы ты была теперь осторожной, любовь моя. Очень, очень осторожной.
Ровена, все еще дрожа, улыбнулась ему.
– Ты не должен беспокоиться обо мне, Квин. Я не буду так глупа снова. Я буду сидеть дома до тех пор, пока Наполеон не будет схвачен и его гвардейцы не перестанут вести себя так, как тот, с которым мы столкнулись у Тортони.
Лицо Тарквина смягчилось, и углы рта поползли вверх. Его золотая девочка. Снова ей удалось развеять его опасения и гнев, просто улыбнувшись ему. Он заключил ее в объятия, и Ровена прошептала его имя, когда он наклонил голову и поцеловал ее. Морозный воздух, неустойчивое обледенелое место, здания, окружавшие их, – все перестало существовать и потонуло в страсти этого поцелуя, который никто из них не собирался прерывать, пока не открылась входная дверь.