— Почему ты делаешь это для меня? — спросил Дэвид. — Деньги ведь тебя не нужны?
— Деньги? — Милли рассмеялась. — Да я могу купить ваш дом, не истратив и сотой доли того, что у меня есть.
— Почему же тогда? Ты ведь меня… не любишь.
— Нет, — честно сказала она. — Я люблю совсем другого человека.
Дэвид чуть отвернулся:
— Вот как? А тебе не кажется, что ты сейчас изменила ему?
Она даже удивилась:
— Нет! Любовь — это ведь то, что происходит с твоей душой, а не с телом. Мне хотелось удовольствия, и я его получила. Если бы рядом был Ма… он, то я занималась бы любовью с ним. Но тут оказался только ты. И ты мне понравился. Меня возбуждали мысли о тебе.
— Но я… я ведь не красавец, Милли.
— Он тоже, если честно. И он в два раза старше тебя. Это все не имеет значения, Дэвид. Когда ты влюбишься по-настоящему, то поймешь это.
Он быстро взглянул на нее и отвел глаза.
— Мне кажется, я уже… влюбился.
— В кого? — простодушно спросила Милли.
— В тебя, конечно!
— В меня? О нет, Дэвид! Даже не думай об этом.
Я случайно появилась в твоей жизни и так же исчезну.
— Не может быть! — закричал он и сел на постели, ссутулившись. — Неужели все это для тебя совершенно ничего не значит?!
Милли погладила его мягкую щеку.
— Ну что ты, милый… Я никогда не забуду тебя. Разве этого мало?
Спустя полчаса сбежав вниз, Милли расстелила бумагу прямо на полу и, встав на колени, набросала контуры книги Майкла. Дэвида она уговорила вздремнуть, убедив, что первая физическая близость — слишком сильное потрясение для организма. Она даже спела ему колыбельную, которую помнила с детства, поглаживая, как ребенка. И вдруг поняла, как ей хотелось бы родить ребенка от Майкла. Как она баюкала бы его и нежила, возилась бы с ним целыми днями и кормила бы грудью, не опасаясь за ее форму. И тогда Милли решила попробовать нарисовать на библиотечном плакате портрет автора книги. Ее Майкла.
Милли начала набрасывать его прямо на предполагаемой обложке. На самом деле на книге не было его портрета, но Милли подумала, что будет правильно, если читатели увидят его лицо. Оно очарует их, как очаровало ее, им захочется прочитать то, что написал человек с такими глазами, с такой линией рта.
Едва стали проступать его черты, Милли бросила карандаш и погладила нарисованное лицо ладонью.
— Любимый, — прошептала она. — Как же мне жить без тебя?
…Плакат Барбаре очень понравился. Лицо Майкла получилось на нем узнаваемым и живым. Милли казалось, что нарисованные глаза смотрят на нее с укором: «Что за акт милосердия ты устроила для бедного толстячка? Мать Тереза…»
Но еще больше Барбару порадовало то, что сын к вечеру выглядел уже не таким убитым, как утром, а, напротив, оживленным и счастливым. Ей, конечно, и в голову не могло прийти, каким именно образом Милли вызвала у него этот румянец возбуждения. Барбара решила, что общество хорошенькой девушки благоприятно действует на сына и, может быть, самую малость, волнует. Милли подозревала, что если Барбара узнает, чем они занимались в ее отсутствие, то ей больше ни минуты не придется оставаться в этом доме.
А дом ей нравился… И само строение, светлое и просторное, не навязчиво уютное. И его дух — теплый, сдобный: Барбара сама выпекала то булочки к вечернему чаю, то сладкие пироги. Милли вызвалась помочь ей, и покаялась, потому что Барбара сразу же завела разговор о Майкле.
— Как тебе удалось так хорошо запомнить лицо мистера Кэрринга? Или ты делала наброски во время встречи с ним?
— Нет, набросков я не делала, — честно призналась Милли.
— Значит, у тебя просто фотографическая память!
— Не знаю. У него запоминающееся лицо. Выразительное.
— Писаные красавцы так не запоминаются, правда?
Барбара обернулась, ожидая подтверждения. Руки у нее побелели от муки, а лицо раскраснелось. Милли она поручила резать яблоки тонкими пластиками. Трудно было удержаться, чтобы время от времени не и кинуть кусочек себе в рот. К яблокам Милли всегда была неравнодушна и говорила о себе, что может, как Агата Кристи, съесть целый килограмм зараз. Вот только написать после этого захватывающий детектив у нее не получалось.
— Мне как-то не встречались писаные красавцы, — припомнила она без сожаления. Милли не разделяла всеобщего заблуждения, что красивые мужчины сексуальнее прочих.
— Ты сама красавица, — сказала Барбара с материнской нежностью.
Девушка улыбнулась:
— Ну уж…