В конце августа по деревне разнеслась ошеломляющая весть: вернулась Митци! Она была одна и остановилась в гостинице. Дня через два я встретил ее у моря: в золотых сандалиях и белом платье она задумчиво бродила по берегу. На нее были устремлены десятки глаз, а кучка молодых рыбаков, у которых теперь времени было хоть отбавляй, тащилась следом, держась на расстоянии. О Митци уже слагались легенды — поговаривали, например, что Муга собирается съездить в Рено, оформить развод со своей женой и жениться на Митци. Но алькальд сказал, что это чушь. Он подошел к ней на улице, поздоровался и спросил, где Клаус.
Она так посмотрела на него, что ему стало не по себе.
Митци из тех людей, сказал алькальд, у которых что на уме, то и на языке. Регистратор в гостинице задал ей тот же вопрос и получил исчерпывающий ответ:
«Не думаю, что мы его когда-нибудь увидим». Разговор с нею произвел на алькальда странное впечатление. В глазах у нее было что-то, не поддающееся описанию. Она околдовала его, порчу навела. Ей велели зайти в полицию, и она рассказала, что в Германии Клаус нашелся, они побыли вместе несколько дней, а потом пути их разошлись.
Митци держалась особняком, избегала шумных сборищ, увеселительных поездок, парадных ужинов, концертов в Сорте, пикников и морских прогулок. Она набрала целую ораву беспризорных котят. Рано утром, когда туристы еще не успевали занять места на пляже, или ближе к вечеру, когда они уходили, Митци неторопливо прохаживалась вдоль кромки воды — через плечо у нее висела сумка, в которой пищали котята.
Домогательства ухажеров отвергались самым решительным образом. Когда Пухольс предложил ей покататься по морю, она посмотрела на него так, что у того тут же отпала охота к морским прогулкам. Если кто-нибудь из тех, кто неотступно следовал за ней, подходил слишком близко, она резко поворачивалась и крыла его по-немецки: «Du bist ein Arschloch»[57], причем в ее устах это звучало не как ругательство, а как простая констатация факта. Стоило ей только появиться со своей сумкой, набитой пищащими котятами, как все окна открывались, прохожие оборачивались и десятки глаз жадно смотрели на нее. Казалось, она околдовала всю деревню. На мой взгляд, она была весьма глупа, и если и было в ней что-то необычное, так это крайняя самоуверенность. Этим-то она и брала деревенских.
Приближалось воскресенье — первое воскресенье после приезда Митци, — и вот тогда интерес к ней вспыхнул с новой силой. Что-то произошло или должно было вот-вот произойти. Ползли слухи, распускались сплетни, строились догадки, но в чем дело — понять было невозможно, толком никто ничего не знал. В воскресенье вечером я пошел в кабачок к алькальду, занял обычное место за столиком на улице, заказал пало и стал наблюдать за началом традиционного гуляния.
Иностранцев в деревне почти не осталось: все были на экскурсии, и для Фароля настал сладостный момент встречи с прошлым. Как и повелось, гуляние начала молодежь, которая разрозненными группами лениво прохаживалась по улице. Через полчаса появилась Бабка с Мясничихой — так на арену выходит матадор: все приготовления закончены и начинается главное.
И тут же перед моими глазами мелькнула белоснежная туника Митци; она шла рядом с Педро, сыном Кабесаса. Идущие за ними умышленно отстали, и Митци с Педро предстали перед глазами деревни в полном одиночестве.
Педро, Папенькин Сынок, раньше был мне неинтересен, и я не обращал на него особого внимания. Теперь же я хорошенько рассмотрел его. Парень, несмотря на некоторую придурковатость, был красив — пухлогубый, курчавый, с задумчивым выражением лица, таким же, как у Митци. Они шли по улице, ни на кого не глядя; они не произнесли ни слова и даже ни разу не посмотрели друг на друга. У церкви повернули назад: кругом царила мертвая тишина — казалось, на всех напал столбняк. Дойдя до конца улицы, они исчезли. Побежали за Кабесасом, но он пришел слишком поздно — их уже не было.
На следующее утро Митци и Педро уехали из Фароля в неизвестном направлении. Кабесас, одетый в траур, явился к алькальду, чтобы, как положено, изложить все обстоятельства, сопутствовавшие неожиданному отъезду сына. С ним был Тиберио Лара, единственный приятель Педро. Кабесас рассказал алькальду, что накануне вечером они с сыном сильно повздорили. Он обругал его за то, что тот путается с иностранной шлюхой. К тому же в деле с Клаусом далеко не все ясно. Что он собирается делать? И Педро сказал, что уезжает, а куда — не знает сам. Кабесас стал его отговаривать: «Куда ты поедешь без денег?