— Я не желаю уезжать, — сказала она. — У меня здесь много дел, и я хочу остаться.
— Пятьдесят шансов из ста, что остаться будет невозможно.
— В таком случае я найду себе другую работу.
— Здесь, в Колумбии?
— Да, в Колумбии, — сказала она. — Я могу преподавать английский.
— Значит, можно передать Чарльзу, что вы ни на каких условиях не хотите уехать отсюда?
— Да, именно так, — ответила она. — Если вам обязательно надо что-то сказать Чарльзу. Я сама ему сообщила о моем решении. Не понимаю, отчего он так беспокоится обо мне.
— Он хочет, чтобы вы остались в организации, — сказал Хоуэл. — Кроме того, он к вам просто хорошо относится.
«Да, Чарльз был прав. Сейчас ее и на аркане с места не сдвинешь», — подумал Хоуэл. В чем тут причина — над этим ему еще придется поломать голову.
Напряженность, возникшая поначалу между ними, внезапно исчезла. Он был поражен, с какой быстротой менялось ее настроение — сперва мрачность обернулась нескрываемой враждебностью, а теперь Лиз держалась вполне дружелюбно, шутила. Объектом своих шуток она выбрала Уильямсов.
— Отдохните, наберитесь сил, — посоветовала Лиз. — Они вам сегодня пригодятся — вы приглашены на вечер к Уильямсам.
Хоуэл последовал ее совету и устроил себе сиесту.
Он прилег, но спать не хотелось. Он полистал испанский разговорник, который привез с собой. Выползла розовая ящерица и вытаращила на него глаза, похожие на круглые линзы очков. Негромкое уханье и вой, доносившиеся из чащи, убаюкивали его. Где-то поблизости старинный граммофон заливался гимном «Как сладостны для нас». Час пролетел мгновенно; раздался стук в дверь, и в комнату вошел Харгрейв.
— Уже пять часов, — сказал он. — Я решил напомнить вам, что к семи нас ждут Уильямсы.
— Я спущусь через пять минут.
— Сначала мы искупаемся, — сказал Харгрейв. — Мы с Лиз ходим на речку каждый вечер. Если хотите, присоединяйтесь. Освежиться очень приятно.
— Я не захватил с собой плавки.
— Мы обходимся без них, — сказал Харгрейв. — В такой глуши плавки ни к чему. Наденьте трусы, если стесняетесь. Это уж на ваше усмотрение.
Речка, журча, вырывалась из тисков ущелья, петлей огибала плато, на котором стояла асьенда, и, минуя выступ скалы, убегала в сторону Лос-Ремедиоса.
В одном месте, не просматривавшемся с асьенды, образовалась заводь, на гладком известняковом дне которой играли солнечные блики.
— Уильямсы постоянно приглашают нас пользоваться их великолепным искусственным бассейном, — сказал Харгрейв. — Это единственный в стране бассейн с охлаждаемой водой. К сожалению, они разделяют обычное для миссионеров отношение к наготе. Их можно понять.
— Я и не представлял, какая тут красота, — сказал Хоуэл.
Пейзаж был сказочный, будто написанный японским художником, сгустившим краски в соответствии с традицией национальной школы. Завершенность всей картине придавало огромное дерево — разновидность пихты с серебристыми шишечками величиной но больше ногтя, уходившее обнаженными узловатыми корнями в каолиновую глыбу, из которой искрящимися фонтанчиками било несколько источников.
Хоуэла охватило возбужденно-приподнятое чувство.
— Надеюсь, вы не примете нас за хиппи, — доверительно сообщил ему днем Харгрейв, — но, кажется, нам удалось освободиться от наиболее нудных условностей. При Смолдоне мы тут настоящей общиной жили.
Харгрейв пробормотал что-то еще себе под нос, громко, отрывисто рассмеялся и начал раздеваться.
Лиз, перед лицом сакраментального момента обратившаяся в саму торжественность, сняла бюстгальтер.
Мгновением позже она стояла рядом с Хоуэлом совсем обнаженная, и Хоуэл, бросив на нее беглый взгляд, успел заметить несколько маленьких белесых серповидных рубцов на ее загорелом теле. «Из девчонки — сорви-головы выросла эффектная девушка», — подумал Хоуэл. Без одежды она казалась еще красивей — по личному опыту Хоуэл знал, что это бывает нечасто.
— Ну же, — сказала она. — Что стоите? Снимайте брюки.
Снимая ботинки, он вспомнил ритуал, совершаемый при входе в буддистский храм. Хоуэл расстегнул брюки, они соскользнули вниз, и он попытался освободиться от них, неуклюже переступая ногами; при этом он вывернул одну штанину наизнанку. Он шагнул вперед и услышал, как Лиз засмеялась у него за спиной, а затем бросилась в воду. Харгрейв с вымученной легкостью плыл по-лягушачьи, держа красноватое лицо над водой; у него были худые руки и ноги, как у недоедающего ребенка. Он бросился вслед за Лиз, игриво задевшей его, но она легко ускользнула.