— Седрик вам говорил что-нибудь? — спросила она внезапно.
— О чем?
— О моей сегодняшней поездке в Лос-Ремедиос.
— Нет, только дал некоторые поручения. А в чем дело?
— Я просто так спросила. Я подумала, не надоели ли ему мои частые поездки за покупками, вот и все.
— Он мне ничего не говорил.
Офицер делал вид, будто сравнивает лицо Лиз с фотографией в паспорте. У него были глаза ящерицы — блестящие, с тяжелыми веками, а в улыбке сквозил гнусный намек. Он неохотно протянул ей паспорт и махнул рукой.
— Кстати, Чарльз не говорил, почему Ронни отозвали обратно?
— Ему пришлось вернуться, потому что у «Благотворения» не стало средств держать его здесь.
— Слава богу, я думала, из-за меня. Я ему, кажется, доставляла много хлопот. Я случайно узнала, что Ронни писал в Лондон письма с просьбой отозвать меня отсюда. Он обращался даже к колумбийским властям. Ему казалось, что я завела интрижку с кем-то, кто ему не нравился. С колумбийцем. Если бы не Грааль Уильямс, меня выставили бы из страны.
— Незаменимый Грааль Уильямс, — сказал Хоуэл.
— Да, незаменимый Грааль Уильямс. Не представляю, что бы мы без него делали. Поднялся ужасный шум. Заявления Ронни были чистым абсурдом. Мне ничего не стоило доказать их беспочвенность, но вы же знаете, какие здесь подозрительные люди.
— Не могу я понять этого Смолдона, — сказал Хоуэл. — Какое он имел право вмешиваться в ваши дела?
Он плохо представлял себе Смолдона — в памяти осталась лишь быстрая походка, надменный вид, шепелявость, привычка прищелкивать языком и закатывать глаза в притворном раздражении. Хоуэл постепенно вспоминал его нагловатое театральное личико. Смолдон и раньше не вызывал у него симпатии, а теперь Хоуэл и вовсе испытывал к нему отвращение.
— Он хотел распоряжаться моей жизнью, — сказала Лпз. — Вечно шпионил за мной. Оп был с отклонениями. Слава богу, уехал. Мне кажется, Чарльз принял всерьез его болтовню.
— Я так не считаю, — сказал Хоуэл. — Чарльз умный человек. Он не позволил бы Смолдону ввести себя в заблуждение.
Дорога уперлась в шлагбаум; они свернули по стрелке, указывавшей направление объезда, и оказались на не знакомой Хоуэлу городской улице. Темные дома, изрезанные проемами арок, пестрели искаженными испанскими словами: «NOVEDADES, EXCURSIONES, ENTRADA, SALIDA, NO ESTACIONAR»[15] Люди с ружьями за спиной развешивали огромные объявления; Хоуэлу удалось разобрать лишь одно слово: «BANDO»[16].
Они въехали на рыночную площадь, когда стрелки городских часов показывали без пяти минут час и владельцы лавок уже закрывали витрины.
— Седрик говорил о танках. Что-то не похоже, — сказал Хоуэл.
— Мы можем поставить машину и перекусить.
— Пойдемте куда-нибудь, где подают нормальную еду, — добавил он, — хватит с меня Седриковых салатов.
— Такого места тут нет, — сказала она. — Если вы не боитесь подцепить дизентерию, мы можем пойти в «Отель сентраль». Это заведение не менее известно, чем «Ливерпул стрит стейшн»[17].
«Отель сентраль» помещался в пышном вычурном дворце колониальной эпохи, внутри которого пахло несвежими продуктами и прогнившей мебелью. Они присели на веранде среди молчаливых, меланхоличных людей, расположившихся в глубоких плетеных креслах и сплевывавших время от времени в надраенные до блеска урны.
Они видели часть рыночной площади с церквами, уходившими своими куполами и башенками в свинцовое небо. Тонконогие кошки с голодными мордочками и отвислыми, точно серые мешочки, животами начали осторожно пробираться между креслами в направлении обеденной залы. Женщина гнусавым голосом жаловалась кому-то на английском языке, что ее с друзьями не пропустили на охоту в горы. «Я буду требовать компенсации. Если ждут переворота, нечего брать с людей деньги».
Они вошли в зал.
— Я хочу бифштекс, — заявила Лиз. — С гарниром.
У меня белковая недостаточность.
— Что сказал бы Седрик?
— Мне какое дело? — отозвалась Лиз. — Я хочу недожаренный, под бордоским соусом.
Он заказал два бифштекса. Мясо было жестким, с голубыми прожилками. Капли жира плавали в соусе вперемешку с каплями крови. Лиз и Хоуэл переглянулись.
— В городе слишком много мулов, — сказал Хоуэл.
Они рассмеялись.
Кроме Лиз и недовольной путешественницы, в ресторане не было женщин. Мужчины перебрались с веранды, сохраняя гробовое молчание, и с мрачным видом принялись стоически поглощать поданную еду.