В этом последнем романе усталому, опустошенному англичанину Крейну, управляющему филиалом британской компании в Лаосе, Н. Льюис противопоставляет американца Конфельта, «эксперта по рису», засланного сюда с отнюдь не земледельческой программой. Щедро оделяющий туземных ребятишек жевательной резинкой и сбегающий с матча по боксу (мордобой, увиденный вблизи, действует ему на нервы), Конфельт такой же чистюля в повадках и так же страшен по существу, как гриновский Пайл. Навязчивая идея Конфельта — сжечь напалмом полосу прибрежных деревень, чтобы изолировать Лаос от бывшего французского Индокитая. Несколько сотен жизней, внушает Конфельт Крейну, — не столь уж большая цена за то, чтобы «уберечь лаотянцев от поветрия коммунистической заразы». Этот людоедский вариант американского прагматизма Крейн образно именует «математическим гуманизмом». В обмен на контроль над побережьем Конфельт предлагает управляющему продление концессии еще на двадцать лет — еще два десятилетия безмятежного существования Крейна в «царстве лотоса». Крейн отказывается, больше того, узнав, что за Конфельтом охотятся патриоты, он и не думает предупреждать того об опасности.
Молчание управляющего воспринимается как суд автора над Конфельтом — точно так же, как молчание Фаулера у Грина, обрекающее Пайла на гибель, — недвусмысленный авторский приговор «тихому американцу».
Казалось бы, случайное совпадение типажа и сюжетных коллизий, но есть в нем своя закономерность: в обоих случаях оно продиктовано верностью художественных образов жизни, их соответствием реальности.
Любопытно, что, разрабатывая сюжет «Одинокого паломника», Н. Льюис обратился к сходным с гриновскими приемам письма и авторского комментария — к переходящей в гротеск иронии и «фигуре умолчания», предполагающей активное дорисовывание самим читателем изображаемой политической и психологической ситуации по тем немногим, хотя и предельно выразительным ориентирам, что содержатся в тексте. Есть моменты общности и в художественной трактовке двумя писателями латиноамериканской действительности, что неудивительно: действительность-то одна и та же. У Грина это гротеск, граничащий с гиньолем, то прикидывающийся абсурдом, то оборачивающийся жутковатой «готикой», от которой отвратительно попахивает вполне реальной насильственной смертью, — «Наш человек в Гаване», «Комедианты» (1966), «Путешествия с тетушкой» (1969), «Почетный консул» (1973). У Н. Льюиса в перечисленных выше романах и в «Бегстве от мрачного экватора» — гротеск в сочетании с хроникой событий, псевдорепортажем и тщательной стилизацией под факт.
Подняв прессу тех лет, можно было бы, вероятно, установить, «списан» ли изображенный в «Бегстве…» государственный переворот в Колумбии с действительного, и если да, то следует ли автор в данном случае исторически реальным событиям о той же точностью, с какой в «Вулканах над нами» он изобразил переворот 1954 г. Впрочем, не так уж это и важно: речь ведь идет о произведении художественной литературы, а в нем, даже когда оно создано на строго документальной основе, значима не столько точность описания конкретного факта, сколько выразительность художественной трактовки этого факта как проявления определенных тенденций, законов и обликов меняющейся действительности, которая существует в историческом и социально-политическом измерениях. С такой точки зрения «Бегство…» интересно не географической приуроченностью сюжета, а тем, что показанные в романе события и обстоятельства характерны не для одной Колумбии, но для континента в целом. Образно говоря, Н. Льюис рассказывает здесь «обыкновенную историю», повторявшуюся не раз и не два и с абсолютной убедительностью раскрывающую природу того, что происходит во многих странах Латинской Америки.
Не предваряя знакомства читателя с этой увлекательной, построенной по канонам политического детектива книгой, попробуем выделить в ее сюжете ряд узловых проблем.
Как наиболее существенные для латиноамериканской действительности Н. Льюис отмечает четыре социально-политических фактора: обнищание основной массы населения, постоянное возникновение и смена диктаторских режимов, непрекращающееся вмешательство США во внутренние дела континента и — прямое следствие всего этого — непрерывный революционно-освободительный процесс, принимающий самые разнообразные формы, подчас крайне рискованные и отдающие леваческим авантюризмом, когда революцию пытаются совершать на неподготовленной почве, при отсутствии в стране революционной ситуации.