В воскресенье, накануне моего отъезда, на дороге, ведущей к нашему дому, появился высокий молодой человек в светло-серых брюках и голубой тенниске.
– Глянь, Люцина, как он похож на Збышека.
– Ну, ну, раз тебе Збышек мерещится даже в Валиме, значит тут дело серьезное.
Минуту спустя в дверь позвонили. Люцина побежала вниз открывать.
– Катажина, Збышек приехал!
– Меня прислала твоя бабушка, – сказал он с порога, – и какая-то женщина с вашей работы. Просили передать, что трос был бракованный. Если б я знал, что вы живете так далеко от станции, ни за что бы не поехал.
– Чудесная новость. Большое спасибо. Я бы тебя расцеловала от радости, но…
– Но что?
Я собиралась съязвить, но внезапно передумала. Ведь я и в самом деле поцеловала бы его, если б не боялась насмешек.
После обеда мы отправились на прогулку, но гуляли мало. Сидели на опушке леса на сваленном дереве и разговаривали. Збышек был мил, как никогда. Рассказывал мне о своей работе, чего он до сих пор не делал, без иронии отвечал на мои вопросы, подробно расспросил о случае с тросом и только тогда понял, как важен был для меня его приезд.
Вечером мы с Люциной проводили Збышека на вокзал. Прощаясь, он сказал:
– У тебя прелестные дети, Люцина, и ты их прекрасно одеваешь. Когда я женюсь, пришлю к тебе свою жену на выучку.
– Ей незачем будет ехать в такую даль, – отрезала Люцина. – Катажина живет значительно ближе, а все это шила она.
– Молодец, Катажина, здорово у тебя получилось.
Домой мы возвращались не спеша.
– Знаешь, что я тебе скажу, Катажина: Збышек от тебя без ума.
– Не говори глупостей. Он меняет невест, как перчатки. И знакомит меня с каждой из них, так что я всегда в курсе.
– Меня ты все равно не переубедишь.
Сев в поезд, чтобы ехать домой, я испугалась: весь вагон был занят цыганами. Я даже чуть не пересела в другой вагон, но подумала, что это может их обидеть, и осталась. Мест не было, и я стояла в коридоре у окна.
– Девушка, – старый, совершенно седой цыган дотронулся до моей руки, – вот место, садитесь, пожалуйста.
Цыгане ехали во Вроцлав на похороны. То, что они были нарядно одеты, свидетельствовало об их почтительном отношении к покойному. На мужчинах были добротные шерстяные костюмы, на полке выстроились в ряд велюровые шляпы. Женщины были одеты почти по-европейски, но все же не без экзотических деталей. Одна, например, в сером костюме и белой нейлоновой блузке, повязала голову яркой цветастой косынкой.
К концу пути мы так подружились, что мне даже захотелось прийти на похороны.
– Вы уже вроде бы наша знакомая, так что приходите. Мы не любим, когда приходят просто из любопытства.
Во Вроцлаве, по пути с вокзала, я зашла в кондитерскую. Бабушка с недавних пор пристрастилась к пирожным. Я уже выходила, когда ко мне подошел приятного вида молодой человек.
– Простите, мы как будто знакомы. Ведь это вы приходили в больницу справляться о Роговском.
– Конечно, я вас помню, доктор. Тогда вы, должно быть, в самом деле были очень утомлены; сегодня вы кажетесь значительно моложе.
Доктор предложил мне выпить с ним чашку кофе. Он был остроумен, много шутил, даже о своей работе рассказывал с большим юмором. Мы весело и мило поболтали. Затем он проводил меня домой, и мы договорились встретиться через неделю на том же месте.
В тресте мой вопрос был решен, я могла снова приступить к работе. Мендрас работал уже несколько дней. Наши рабочие устраивали скандал за скандалом, добиваясь моего возвращения, и самому управляющему пришлось, наконец, дать им слово, что я обязательно вернусь.
– Расскажите, где вы нашли таких людей? – спросил начальник производственного отдела. – На других стройках народ какой-то равнодушный.
– У меня такие же люди, как везде. Но мы понимаем друг друга. Я не стану вам объяснять, в чем заключается это взаимопонимание, вы мне все равно не поверите. Но скажу одно: я к ним, действительно, привязана.
…На стройке по-старому гремел Мендрас. Меня встретили так, словно я вернулась с того света.
– Напрасно вы радуетесь. Я поступила в инженерное училище, у меня теперь будет гораздо меньше времени, и это вам скоро надоест, – отмахивалась я, но в глубине души была тронута.
– Ну и что ж! – сказал влюбленный водопроводчик. – Учеба есть учеба. Когда у вас будут занятия, я обязуюсь даже к своей любимой не ходить.
Да, вот какая это была стройка! Люди относились друг к другу с теплым юмором. И с уважением. Каждый мог рассчитывать на помощь товарища. Очень огорчало меня лишь то, что заработки у них бывали слишком низкими. Я следила за этим и, когда не было другого выхода, совершала подлог, то есть сознательно ошибалась в подсчете объема работ, и рабочие получали больше денег.
Мендрас называл теперь составление нарядов «приплюсовыванием».
– Нечего здесь вертеться! Начальница занята, приплюсовывает! – ругал он каждого, кто пытался войти в контору.
Все начальники строек поступали так же. И все об этом знали. Меня прямо подмывало заявить вслух, что раз все начальники строек в Польше врут при составлении нарядов, то, очевидно, виноваты не они, а неправильные нормы. Но как их изменить, я не знала. Чувствовала только, что это нелегко. Экономика – сложное дело!
Бабушка организовала снабжение мясом в таких масштабах, что иногда я даже отдавала его знакомым.
– Телятина, дитя мое, самое питательное мясо, – объясняла бабушка. – Мне его приносит тот самый дядька, у которого мы еще во Львове покупали. Он наверняка краденым не торгует.
– Это самое главное. Может, пани Баранской кусочек занести? Если, конечно, она захочет.
– Захочет, я с ней говорила. Такому случаю любая хозяйка обрадуется. Только отнеси сегодня, холодильника-то нет.
Пани Баранская встретила меня с восторгом.
– Я на минутку. Тут бабушка вам мясо прислала.
– Я очень рада, заходи. Ты прекрасно выглядишь. Наверное, после отпуска?
– Да, я была в Валиме. У меня там подруга. Ну как мясо?
– Прекрасная телятина, – сказала пани Баранская, развернув пакет. – Скажи бабушке спасибо. Сейчас тебе деньги отдам. Погоди минуточку, только положу мясо в воду.
На верхней полке буфета – фотография Збышека в нарядной рамке. Ниже – книги. Я только начала их разглядывать, как вернулась пани Баранская.
– Мы четыре дня сидим без мяса. На моих мужчин не угодишь. Муж как только увидит самую маленькую жилку, начинает ковыряться, прямо глядеть тошно.
– Вот будешь жаловаться, перейду питаться в ресторан, и дело с концом, – сказал пан Баранский, сидевший все время на балконе. – Ты не поверишь, Катажина, я был бы совсем другим человеком, если б не жена. Она меня форменным образом терроризирует. Все жалуется. И так я мучаюсь уже тридцать лет…
– Не слушай его. Они со Збышеком готовы в пику мне доказывать, что соль сладкая. Збышек с отцом заодно. Просто так, из мужской солидарности. И оба пилят меня по очереди. В этом доме я всегда не права, всегда виновата.
– Бедненькая! Страдалица ты наша! Мужчины тобой командуют. А кто полы натирает? Кто выбивает ковры? Кто сбивает белки для теста? Ну? Видишь, какие у тебя муж и сын, других таких днем с огнем не сыщешь.
Я с улыбкой прислушивалась к их перепалке. Какие милые люди!
– Слышишь, Катажина? Вот так выглядят беседы с мужем. Ты права, что не спешишь замуж, по крайней мере, живешь спокойно.
Пани Баранская раскраснелась и сразу помолодела, похорошела.
– Тебе не приходится выслушивать разглагольствования о том, что никому не нужен твой натертый пол и чистые ковры. Ох, тяжело…
Она оборвалась на полуслове и, глядя на дверь, сказала уже другим ворчливым тоном:
– Обеда сегодня не будет или, если угодно, разогревай себе сам. Ты что, раньше не мог прийти? Я целый день стою у плиты и дожидаюсь, когда один и другой барин изволят прийти обедать.
– Привет, Катажина! – Збышек поцеловал мать в щеку и пожал мне руку. – Мои старики уже жаловались друг на друга? Они готовы это делать часами, лишь бы слушатель нашелся. Но при этом они все же любят друг друга. Ей-богу.