– Мы открываем кинотеатр и ищем кассиршу. Работа легкая, всего один сеанс в день. Я подумал, может быть, вас это устроит?
– Я спрошу разрешения у заведующего. Во всяком случае, спасибо, что вы обо мне подумали.
Я как-то не решалась поговорить с Марианом о приработке. Он в последнее время изменился, стал сдержан и неприступен. Часто куда-то уезжал, порой даже на несколько дней. Возвращался он еще более замкнутым и загадочным. Даже лицо у него стало другим. Перед эпидемией он все улыбался, теперь же больше хмурился. Совсем другой человек. Только спрашивал, не звонил ли ему кто, остальное его не интересовало.
Работы стало немного. Больных уже не было, так что заботы по снабжению отошли на задний план. Я бродила по городу, знакомилась с людьми, которых все прибывало. Скучала.
Вися перебралась на первый этаж и занялась устройством квартиры. Она добывала где-то новую мебель: шкафы, буфеты, кресла. Квартиру обещала показать, как только полностью ее обставит, но я понимала, что будет это не скоро – ей все время чего-то еще не хватало.
С ее женихом, Людвиком, мы теперь познакомились поближе. Он оказался скромным, рассудительным парнем и нам всем понравился.
Однажды, когда я подсчитывала расходы за прошедшую неделю, неожиданно приехал Мацеевский.
– Ну, Катажина, покажись, какая ты стала! Я не был в Сольцах, потому что в тот день отвозил Марысю в Познань. Там она себя чувствует гораздо лучше. Климат хороший, да и не только это. Когда я собирался в Свебодзицы, меня засыпали поручениями. Велели узнать, оправилась ли ты после болезни, и обязательно пригласить в Свидницу. Выкладывай, как себя чувствуешь?
– Спасибо. Если б не головные боли, я бы давно забыла, что болела. Скучно мне теперь, работы мало. Бездельничаем.
– Выглядишь ты хорошо. Скучно, говоришь? Что ж ты целыми днями делаешь?
– Вчера, например, совершила выгодную сделку. Когда мы ехали утром на мельницу, нас остановил какой-то тип. Богдан неохотно затормозил. Оказалось, тот продает ковер и пишущую машинку – ему срочно нужна тысяча злотых. Деньги у меня еще есть, те, что заработала, я из них только сто злотых истратила. Напустила я на себя важный вид, уселась поудобнее и говорю: «Товар нужно посмотреть, а нам некогда». Но он не растерялся, принял меня за солидного покупателя. Ковер был прекрасный. До того он мне понравился, что я даже не стала проверять, есть ли в футляре, который он мне сунул, машинка. Богдан разозлился: «Знай я, что тебе ковры нравятся и что у тебя куча денег, я б тебе за полцены целый грузовик ковров пригнал».
Тут я для пущего эффекта сделала паузу.
– Я, конечно, расстроилась. Жаль стало тысячи злотых, да что делать? Богдан в сердцах вышвырнул ковер из машины. Стала я его складывать, подходит какой-то человек: «Вы этот ковер не продаете?» Я со злости и говорю: «Продаю, только для вас он дороговат, пять тысяч стоит». И что вы думаете? Этот тип вытащил пять тысяч, схватил ковер под мышку и поминай как звали. Богдан говорит, что мне просто везет в таких делах, что даже если б я песок в мешок насыпала, и то нашелся бы покупатель.
– Вот это да, – рассмеялся Мацеевский. – А что еще мне рассказать в Свиднице?
– Скажите, что научилась водить мотоцикл. В извозчики больше не играю. Поначалу и смешно было, и страшно. Это нетрудно. Мариан, правда, говорит, что такие, как я, – первые кандидаты на тот свет. Будто бы я езжу слишком быстро. Но удовольствие необыкновенное. Отец был бы мной доволен. Стараюсь сосредоточиться, когда веду мотоцикл.
– Одним словом, чувствуешь ты себя здесь как дома. Это хорошо. Останешься, наверное, в Свебодзицах навсегда?
– Я об этом не задумывалась. От мамы ни слуху ни духу. Если б она приехала, то, кто знает, может быть, и осталась бы. Но самой-то мне хочется повидать новые места. Может, надо ехать куда?
– Красный Крест свертывается. Этого нужно было ждать. Единственное место, которое я могу тебе порекомендовать, это Вроцлав. Сам я с нового года перебираюсь в Познань. Там живет врач, которому я очень верю, и я хочу, чтобы он постоянно следил за Марысиным здоровьем. Если хочешь, я тебе помогу с переводом в Вроцлав.
– Охотно туда поеду. В Свиднице я остаться не смогла. Здесь эта проклятая зараза. В Свебодзицах могут жить только те, кто тут не был во время эпидемии. Хожу по городу и не перестаю удивляться. В голове не укладывается, что столько людей здесь умерло, а спустя две недели об этом уже никто и не вспоминает. Веселятся так, словно скоро конец света. Вы это понимаете?
Мариан уже довольно давно прислушивался к нашему разговору.
– Тебя удивляет, что они веселятся? – закричал он. – А какое им дело до того, что здесь творилось? Они не знают и знать не хотят. Для них это золотоносная земля. Настоящее Эльдорадо. Они веселятся. А мы не веселимся, потому что ненормальные. Вместо того чтобы радоваться жизни, ходим каждый сам по себе и все вспоминаем, вспоминаем. Трупы. Трупы. Эпидемия. Да дьявол с ней, с этой эпидемией! Надо как можно быстрее сматываться из этого города, иначе до конца жизни будет бренчать в ушах колокольчик Марианны.
– Нет больше этого колокольчика, – вспомнила я. – Один русский его уничтожил. Когда кончилась эпидемия, он взял колокольчик и расплющил в лепешку. Я тогда не понимала, чего ради. Он, как и мы, все время его слышал.
– Досталось вам здесь, – Мацеевский закурил сигарету. – Об этом нужно забыть. Это ушло в прошлое. Ты, Мариан, вместо того чтобы вспоминать, должен что-то решить. Ты отвечаешь за людей. Время не стоит на месте. Катажина молода и впечатлительна, я понимаю, но ты обязан относиться к таким вещам по-мужски. О ком ты горюешь? Ведь это же немцы!
– Немцы, это верно. Но не те негодяи, которых надо судить и повесить, – Мариан старательно подбирал слова, видно было, что слова Мацеевского задели его за живое. – Умерли сотни, быть может, порядочных людей – тиф не выбирал. Но сейчас, после войны, нельзя, чтобы случай решал, кому умирать.
– Я вижу, мы друг друга не поняли, – Мацеевский понизил голос до шепота. – Ведь я думаю точно так же. Мне только хотелось понять, что чувствуют военные преступники. Вот вы, которые приносили себя в жертву незнакомым вам людям, рисковали жизнью, потеряли душевное равновесие. А они – могут ли они спать по ночам?
Пришла зима. Даже в рождественский пост люди продолжали бурно развлекаться. Рестораны были переполнены. В Свебодзицах вдруг стало тесно.
В Красном Кресте совсем нечего было делать.
– Что это ты так самозабвенно пишешь? – Мариан вернулся после трехдневного отсутствия и этим вопросом, видимо, хотел отвлечь внимание от собственной персоны. – Может, любовное письмо? Или рапорт в Свидницу?
– Не угадал. Я пишу письмо в Кальварию. Могу тебе прочитать.
– У тебя в Кальварии есть симпатия? Меня уже об этом спрашивали. Ветеринар говорил, что, наблюдая за твоим поведением, пришел к выводу, что у тебя где-то есть парень.
– Парень, может, у меня и есть, только никто не знает, кто он, и я тоже не знаю. А пишу я совсем другому человеку. Послушай:
«Дорогая пани!
Большое спасибо за письмо. Меня очень обрадовало, что у вас все по-старому. Хорошо, когда знаешь, что где-то есть такой дом, как ваш. В Кальварию я пока не собираюсь, даже и на несколько дней. Жду маминого приезда. Как только мама будет там, я сразу же приеду, несмотря на тяжелую дорогу и морозы. А так выберусь только весной.
Может, это и нехорошо, но я совсем не скучаю по Кальварии. Только вас хотелось бы повидать.
Спасибо, что сообщили про посылки. Бабка до сих пор не удостоила меня ни единым словом. Я была уверена, что посылки пропали. То, что я посылаю по вашему адресу, предназначается для вас. Моим, пожалуйста, ничего не показывайте. Мне вскоре снова предстоит переезд, на этот раз во Вроцлав. Это большой город, больше Кракова, только сильно разрушен.
Замуж я не выхожу, честное слово. А если соберусь, то вы узнаете об этом первая. Обещаю. Но прежде чем это случится, мне необходимо разобраться, чего же я жду от жизни. Вы меня понимаете, правда?..»