В числе арестованных в последние дни были знакомые Семена Исидоровича. Ему самому друзья настойчиво советовали не ночевать дома и лучше всего поскорее уехать из Петербурга. Вопрос, куда ехать, теперь решался сам собою. Все стремились на Украину. То, что Украина была захвачена немцами, уже никому не казалось препятствием, — сам Артамонов решительно говорил: «Что ж, батюшка, из двух зол надо выбирать меньшее!» — эта фраза почему-то очень его успокаивала.
Украинская миссия в Петербурге выдавала паспорта неохотно, но для Семена Исидоровича, при его новых связях, дело затруднений не представляло. Ему выдали украинские бумаги немедленно, вне очереди и с особым почетом, даже как бы с торжеством. День отъезда, однако, назначен не был. Тамара Матвеевна переживала мучительную внутреннюю борьбу. Ей очень хотелось увезти мужа подальше от опасностей, грозивших ему в Петербурге; она понимала, что Семену Исидоровичу хочется ехать именно в Киев, где его несомненно ждала видная общественная роль. Однако Тамаре Матвеевне теперь было страшно оставлять Петербург. Кременецкие до войны каждое лето ездили всей семьей за границу, во время войны — в Крым или на Кавказ. Случалось Тамаре Матвеевне, с тех пор, как Семен Исидорович стал богатеть, уезжать и зимою, без мужа, вдвоем с Мусей, на Ривьеру, в Италию, — хотелось отдохнуть, заказать в Париже, в Вене новые туалеты, или просто, как говорил Кременецкий, людей посмотреть и себя показать (семья Меннера также уезжала зимою из Петербурга, но не за границу, а на Иматру, что было сортом пониже). Однако никакого сравнения с прежними путешествиями теперь, разумеется, не могло быть. Тогда все было ясно. Семен Исидорович, любивший порядок и определенность во всем, заранее заказывал билеты в международных вагонах, устанавливал дни отъезда и приезда, выписывал «аккредитив», всегда с излишком в добрую треть против того, что им было нужно, по мнению Тамары Матвеевны. «В дороге могут экстренно понадобиться лишние деньги. Или там тряпки какие-нибудь вам полюбятся», — энергично говорил он. Эту энергию, определенность и щедрость Тамара Матвеевна очень любила в Семене Исидоровиче, — они особенно ее умиляли. Ценила их в отце и Муся, называя «мужским началом». У Семена Исидоровича в дороге был всегда довольный, спокойный и уверенный вид, означавший, что все в полном порядке и что никаких неприятностей не бывает и быть не может.
Теперь все было темно. Кременецкие не знали, на сколько времени они едут. Не ясно было даже, зачем они едут. Правда, каждый, кто мог, уезжал, и жизнь в Петербурге становилась все более тяжелой, но это определенности не вносило. Хуже всего было то, что Муся должна была остаться одна в Петербурге. Тамара Матвеевна расставалась с дочерью в первый раз. Это и само по себе было ей очень не легко, а теперь казалось Тамаре Матвеевне делом чудовищным. Вначале она о разлуке не хотела слышать и решительно доказывала, что, уж если ехать в Киев, то не иначе, как всем вместе.
— Я знаю, Муся упрется как сумасшедшая, но, посуди сам, разве можно в такое время оставлять девочку одну в Петербурге? — с ужасом говорила Тамара Матвеевна мужу. — Где же это видано! Да и я там без нее с ума сойду!
Семен Исидорович не согласился с женой, хоть и сам понимал, как все это тяжело и печально.
— Муся невеста, отрезанный или почти отрезанный ломоть, — твердо сказал он, — и из этого надо сделать выводы. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
— Какие выводы? Какой гуж? Все уезжают всей семьей или остаются всей семьей. Одни мы! Наконец, пусть и он едет с нами, если так… — Он был Клервилль.
Семен Исидорович улыбнулся.
— Как же он может ехать на Украину, где хозяйничают немцы? Ты забываешь, что он человек военный, он английский офицер.
— Ах, оставь, пожалуйста! Я уверена, что при твоих связях можно достать какое-нибудь разрешение. Разве этот Кирилленко не сказал, что для тебя они сделают все, что угодно?
Семен Исидорович только развел руками перед такой политической беспомощностью и верою в его всемогущество.
— Нет, золото, пожалуйста, не спорь: ему ехать в Киев совершенно невозможно, я тебе говорю. В Лондоне и в Берлине не будут считаться с тем, что он Мусин жених. Тогда, значит, расстаться до конца войны? Это, я прямо скажу, это было бы неблагоразумно! Он человек молодой… С глаз долой, из сердца вон, знаешь? Нельзя рисковать расстройством такой блестящей партии, всем счастьем Муси.
Тамара Матвеевна испугалась: это ей не приходило в голову.
— Лучше всего было бы, конечно, если б они теперь же, в два счета, повенчались… Если хочешь, поговори с ней. Но это, конечно, их дело, — сказал Семен Исидорович. На его лице выразилась крайняя деликатность. Тамара Матвеевна только вздохнула. Она склонялась перед мудростью мужа во всех важных вопросах, хоть часто удивлялась тому, как этот умнейший в мире человек не разбирается в некоторых практических делах: «Устроить свадьбу Муси в два счета! Это их дело! Он говорит об этом так легко…» Сама Тамара Матвеевна еще совсем недавно связывала с мыслью о свадьбе Муси представление об обедах, приемах, о подвенечном платье, и т. д. Теперь и она готова была на уступки.
Она больше не говорила мужу, что сойдет с ума, расставшись с Мусей. Однако, когда Семен Исидорович получил украинские бумаги, Тамара Матвеевна в отчаянии сделала безнадежную попытку поговорить с дочерью.
— Я думаю, Мусенька, — начала она, улучив удобную минуту, — я думаю на всякий случай необходимо приготовить эту бумагу и для тебя.
— Какую бумагу, мама? — спросила Муся, сразу насторожившись при ласковом тоне Тамары Матвеевны. В последнее время все дома были раздражены и говорили друг другу неприятности.
— Ну, этот украинский паспорт.
— Украинский паспорт? Нет, это совершенно ненужно.
— Почему, Мусенька, дорогая?
— Потому что я не украинка. Это вы с папой украинцы, а я, слава Богу, родилась в Петербурге.
— Какие пустяки! Пойми же, ведь это одна формальность.
— Зачем же я буду проделывать такую странную формальность? Мне все равно скоро менять русский паспорт на английский, так хоть то по замужеству, и на английский, а не на украинский.
— Хорошо, но если и тебе придется бежать отсюда?
— Ах, вот что?.. Нет, мама, об этом вы и не заикайтесь. Вы отлично знаете, что я не могу уехать из Петербурга и не уеду.
— Но почему же, Мусенька?
— Потому что Вивиан остается здесь, — Мусе всегда было неловко называть жениха Вивианом в разговоре с матерью, хотя Тамара Матвеевна уже привыкла к этому и иногда сама называла так Клервилля, произнося имя «Вивиан» с особенной беззаботностью, как самое обыкновенное и ей привычное.
— Но тогда, Мусенька… — начала было Тамара Матвеевна и остановилась, увидев раздражение на лице дочери. Муся прекрасно понимала, что хотела сказать Тамара Матвеевна: «но тогда пусть он теперь на тебе женится, перед нашим отъездом».
У Муси с Клервиллем было с самого начала решено, что свадьба их состоится после окончания войны. Муся и сама не совсем понимала, почему ей нельзя было до того выйти замуж. Но так сказал Вивиан, и настаивать было больше, чем неделикатно.
— Вы, мама, обо мне не беспокойтесь, — сказала Муся. — Со мной ничего случиться не может.
— Ну, а если он уедет? — решительно спросила Тамара Матвеевна. — Ведь ихнее посольство уехало еще в феврале.
— Он мне как раз вчера говорил, что останется по всей вероятности до конца войны в Петербурге, — ответила Муся. Это тоже было больное место: о своих служебных делах Клервилль очень сдержанно говорил даже с невестой. Муся до сих пор не знала, что он, собственно, делает в России и зачем ездит в Москву.
— Это очень хорошо «по всей вероятности», — переходя в атаку, сказала Тамара Матвеевна. — Но ты должна помнить, он человек военный, он английский офицер, значит, его в любую минуту могут куда-нибудь послать. Например, не дай Бог, во Францию! Ведь в Лондоне не будут считаться с тем, что он твой жених!