— Вероятно, не скоро. Перед отъездом разные дела в городе, — ответил Витя и подумал, что надо было это сказать еще в передней, а не просить даму в кабинет. — Не зайдете ли вы сегодня вечером?
— Нет, нет, я никак не могу, никак, — ответила дама и даже руками замахала, точно Витя умолял ее прийти. Она неожиданно села в кресло.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал Витя и смутился под внимательным взглядом дамы.
— А вы кто, молодой человек? — спросила дама. — Извините меня, но, может быть, я через вас могу передать? Я вас у них не встречала… Вы из их семьи?
— Нет, но я теперь живу у Семена Исидоровича. Я с удовольствием передам.
— Ах, ради Бога, передайте, я вам так благодарна, — сказала дама с силой, тоже несколько преувеличенной по значению ее слов. — Видите ли, в чем дело… Я Елена Федоровна Фишер, — сказала она, понижая голос и чуть опуская глаза, совершенно так, как после смерти мужа называла себя Семену Исидоровичу. — Вы верно обо мне слышали?
— Да, разумеется, — сказал Витя и окончательно смутился: «Не надо было говорить „разумеется“, выходит намек на то дело… Так вот она какая»…
— Вот в чем дело. Позавчера уехал в Киев мой добрый знакомый Аркадий Николаевич Нещеретов… Вы запомните эту фамилию?
— Да, как же, я встречал здесь Аркадия Николаевича, — сказал Витя. Он слышал о связи госпожи Фишер с Нещеретовым. — Я не знал только, что он уехал.
— Да, позавчера уехал и, представьте, как-то очень экстренно, неожиданно. Я даже боюсь, уж не случилось ли что-нибудь? Мы были хороши с Аркадием Николаевичем, — стыдливым тоном сказала госпожа Фишер, искоса быстро взглянув на Витю, — и я никак не могла подумать, что он уедет, не простившись со мной. Но, очевидно, он не успел, говорят, ему угрожал арест. Хотя я не понимаю, почему он… Одним словом, он уехал. Между тем мне совершенно необходимо с ним снестись. Какое теперь сообщение с Киевом, вы знаете. Только и есть, что оказии, и вот я так обрадовалась, услышав вчера, что Семен Сидорович едет в Киев. Ради Бога, упросите его взять с собой это… — Она вынула из сумки письмо. — Я надеюсь, Семен Сидорович согласится оказать мне эту услугу?
— Передать письмо? Семен Исидорович, наверное, охотно это сделает, он много писем везет… Адрес на конверте?
— Нет, в том-то и дело. Я понятия не имею об адресе Аркадия Николаевича, знаю только, что он уехал в Киев. Но я уверена, что разыскать его там будет очень легко, ведь его все знают… Решительно все!
— Да, конечно… По крайней мере, я думаю.
— Но только одно, это очень спешно… Очень! Я умоляю Семена Сидоровича, как мне ни совестно, разыскать Аркадия Николаевича возможно раньше. Это так спешно и так для меня важно!
— Я передам.
— Ради Бога, передайте!.. Вы тоже едете с ними в Киев?
— Нет, я остаюсь здесь.
— Ах, вы остаетесь здесь, — с видимым интересом сказала госпожа Фишер. — Простите меня, как ваше имя?
— Яценко.
На лице Елены Федоровны выразилось удивление.
— Яценко? Вы не сын ли бывшего следователя?
— Да…
— Вот как? То-то ваше лицо показалось мне знакомым: вы очень похожи на вашего батюшку… Я встречалась с вашим отцом, — сказала она неодобрительно. — Правда, в такой обстановке… По тому делу, вы верно слышали, хотя вы и очень молоды… Мне говорили, что ваш батюшка арестован? — спросила госпожа Фишер, не очень искусно стараясь выразить в тоне вопроса огорчение и участие.
— Да.
— Он тогда меня допрашивал. Ну, я не сомневаюсь, что его скоро выпустят… Так вы, должно быть, поэтому и живете у Семена Сидоровича? Да, я помню, они приятели с вашим отцом. Очень рада с вами познакомиться, молодой человек. — Она протянула Вите руку. — Вы и после их отъезда будете жить на этой квартире?
— По всей вероятности, — ответил почему-то Витя, хотя он должен был жить у Кременецких не по всей вероятности, а наверное.
— Один? Совсем один?
— Нет, дочь Семена Исидоровича тоже остается в Петербурге. И здесь будут жить еще две ее подруги, — добавил неохотно Витя: слово «подруги» показалось ему глупым.
— Вот как? Значит, вы будете жить в женском царстве, — вдруг игривым тоном сказала Елена Федоровна. — Я знаю, она очень хорошенькая, дочь Семена Сидоровича. Муся, кажется, ее зовут?.. Вам сколько лет, молодой человек?
— Девятнадцатый год.
— Господи, какой вы старый!
«Кажется, авансы мне делает, но что-то уж очень провинциальный тон, — подумал Витя. — Что бы такое ей ответить?»
— Но ведь у меня и к вам будет громадная просьба, — продолжала Елена Федоровна. — Очень вас прошу, как только Семен Сидорович уедет, зайдите ко мне и подтвердите, что он согласился взять мое письмо… Ради Бога! Это для моего успокоения! — сказала она таким тоном, точно ее успокоение не могло не быть важным и для Вити.
«Собственно, и по телефону бы можно», — подумал Витя. Но внимание Елены Федоровны ему льстило, и он тотчас, не без удовольствия, согласился. Госпожа Фишер не слишком ему нравилась. Он знал однако, что она считается очень красивой женщиной. Недаром сам Нещеретов остановил на ней свой выбор.
Елена Федоровна горячо его поблагодарила. Она взяла из сумки изящный золотой карандаш и записала свой адрес. В передней опять прозвучал звонок.
— Может быть, это Семен Сидорович?
— Нет, у него ключ, — ответил, выходя в переднюю, Витя. Он по звонку узнал Мусю. Тамара Матвеевна не раз предлагала Мусе тоже носить с собой ключ от квартиры: «Все-таки совестно, теперь Витя всегда выбегает на звонок», — говорила она. — «Вот еще, мне нисколько не совестно, пусть побегает», — отвечала Муся.
Елена Федоровна спрятала карандаш и встала с приятной улыбкой. Муся, в каракулевом жакете и в бархатной, отделанной каракулем, шляпке, вошла в комнату. Она довольно холодно поздоровалась с Еленой Федоровной.
— Очень рада вас видеть, — еще приятнее улыбаясь, сказала госпожа Фишер. — Зашла по делу к вашему батюшке. Но я уже объяснила этому милому молодому человеку… Я хотела просить Семена Сидоровича взять с собой в Киев письмо… Для Аркадия Николаевича Нещеретова, — значительным тоном сказала она. — Он позавчера уехал в Киев.
— Отец, разумеется, охотно передаст ваше письмо, — сухо сказала Муся. Витя взглянул на нее с удивлением. Муся никогда, даже в разговоре с чужими людьми, не называла Семена Исидоровича «отцом».
Елена Федоровна заговорила о том, как теперь все сложно, неприятно и трудно; однако, не встретив со стороны Муси желания продолжать разговор, простилась. Витя проводил ее в переднюю. Муся в переднюю не вышла, но постояла на пороге кабинета.
— Будьте совершенно спокойны, ваше письмо будет тотчас передано Аркадию Николаевичу. Его, наверное, легко найти, — уже любезнее сказала она. «Еще, чего доброго, подумает, что к ее ревную к Нещеретову!» — подумала Муся. В глазах Елены Федоровны, когда она разговаривала с Мусей, в самом деле скользило некоторое торжество.
— Так вы, «милый молодой человек», принимаете дам в мое отсутствие? — погрозив Вите пальцем, спросила Муся, когда дверь захлопнулась и Елена Федоровна уже должна была отойти на достаточное расстояние.
— Так точно, надо же как-нибудь утешаться, — сгоряча ответил Витя и тотчас сам испугался своего игривого тона. «Пошляк! И об отце забыл…»
Мысль о том, что он ничего не делает для спасения отца, угнетала Витю. Вначале у него рождались самые фантастические планы освобождения Николая Петровича. Но слишком ясно было, что этих планов осуществить нельзя. Все говорили Вите, что его отца, наверное, скоро освободят, что надо ждать и только.
— Погодите, я вас теперь вышколю, — сказала Муся. — Пока что извольте укладывать вещи.
Муся взглянула на чемодан, нервно зевнула, вышла в будуар и там, не снимая каракулевого жакета, села в кресло. В будуаре тоже был беспорядок. Даже портрет Генриха Гейне в золотой рамке венком висел на стене криво. Муся с гримасой смотрела на вещи, разбросанные на диванах, креслах, пуфах. «Ах, как мне все это надоело!» — опять зевая, подумала она. Ей опротивели беспорядок, отсутствие удобств, грубость жизни в Петербурге. Внезапно Мусе вспомнилась их поездка в Италию незадолго до войны, роскошная гостиница на Лидо, где они провели несколько недель: красивые бронзовые тела, раскинувшиеся на берегу моря, богатые, превосходно одетые люди, среди которых они немного стирались, несмотря на то, что Семен Исидо-рович сыпал деньгами, бесконечное количество почтительной, чистой, нарядной прислуги, бесшумно и быстро переносившей чемоданы, укладывавшей вещи, исполнявшей точно приказания, великолепные поезда, отходившие и приходившие минута в минуту по расписанию. Единственной заботой тогда было, как лучше поразвлечься, а главным огорчением то, что не удалось достать места на первый спектакль Карузо и пришлось взять билеты на второй. «Может, так жить было и несправедливо, но очень хорошо было, — подумала Муся, — и я за грехи мира не отвечаю. Дай Бог с Вивианом так прожить до конца в грешном мире… А теперь все скучно, грязно, бестолково…»