Итак...
- Прошу великодушно простить меня, но прямой ответ весьма затруднителен. При всем желании могу сообщить вам единственное. Я разошелся с Учителями, старейшинами нашей общины, в понимании того, что есть истина, и взалкал запретного плода.
Она отпустила его руки и медленно покачала головой, словно не веря тому, что слышит; в янтарных радужках качнулись черные точки, подобные мошкам в настоящей окаменевшей смоле.
Ромул витиевато представился и спросил "имя прелестной хозяйки".
Он мог бы поклясться, что она смущена. Ресницы опустились, и на лице блуждает какая-то тихая, обращенная внутрь полуулыбка.
- У нас теперь нет имен, они уже не нужны.
Если это ложь, то бессмысленная. Таким признанием не приблизишь к себе, не завоюешь доверие. Но если это существо не лжет, то... прикажете считать правдой и маскарад с женским телом?
- ...Впрочем, если вам удобнее как-нибудь называть меня, то зовите Виола. Я родилась задолго, очень задолго до Перехода; до того, как Лаура стала автономной общиной. Кажется, даже раньше, чем на вашей планете основали колонию! - Ее улыбка стала чуть кокетливой.
- Имя, вполне достойное своей носительницы, - поспешно сказал Ромул, чтобы не услышать точной даты рождения Виолы. - К тому же одно из тех, что слывут красивейшими в нашей общине, где каждый стремится наречь дитя в память героя древности либо прославленного образа искусства. Виолой звалась дивная героиня шекспировской "Двенадцатой ночи"...
Просияв, хозяйка хлопнула в ладоши:
- Как чудесно! Меня назвали именно в честь _этой_ Виолы!
И сразу погрустнела. Спросила трепетно, почти заискивающе - переходы ее настроений были мгновенны:
- Почему вы не верите мне? Как мне доказать, что я не замышляю зла против вас?
Ромул только вздохнул.
- ...Учитель обожал готику. Шоколадный дуб стен. Пестрые клинки витражей. Епископские резные кафедры и кресла со спинкой в рост жирафа, увенчанные зубцами и крестами. Учитель сказал Ромулу, боком сидя в кресле-небоскребе, раскинув пурпурную мантию по подлокотникам:
- Соблаговолите объяснить мне, почему столь огорчена ваша нареченная невеста? Как вы, рыцарь, дерзнули быть жестоким с Розалиндой, кроткой голубицей, беззаветно любящей вас?
- Разве она не открыла вам свою душу. Учитель?
- Нет. - Дрогнули козырьки седых бровей, судорога гнева зазмеилась по длинному сухому лицу. - Она уязвлена, но чувство Розалинды к вам не остыло. Она молчит, хотя надлежало бы...
- Учитель, - впервые в жизни решился Ромул перебить того, кому поверяли самое сокровенное все три тысячи жителей братства. - Учитель, спасите меня, ибо пришли губительные сомнения, и нет мне покоя даже ночами.
- Рассказывайте, рыцарь. - Старик величественно откинулся на спинку кресла, смотрел свысока, надменностью скрывая раздражение.
Горло Ромула сжалось. О чем же рассказывать? О том, как год за годом проходил он по центральной площади столицы, по гигантской мозаике, изображающей Муз и Гениев с Дарами Свободных Искусств? Проходил под сахарным портиком Эрехтейона, а по левую руку рыбой-пилой, вставшей на хвост, целился в желтое неземное небо Кельнский собор, а по правую руку надувал затканные барельефами паруса башен храм Кандарья-Махадева, а прямо за спиной Микеланджелова Давида лезли в глаза, оттесняя друг друга, и арка Тита, и колонна Траяна, и православные золотые луковицы... Рассказать, как год за годом накапливалось в нем пресыщение всеми этими подлинниками; как начало вызывать тошноту всеобщее безудержное преклонение перед каждым старинным кирпичом или бубенцом от конской сбруи? Как раздражали вечные лаурянские самовосхваления - с высоких трибун и в интимном застолье: мы-де последние, истинные блюстители человеческого естества, стражи нетленных ценностей?.. Страшно превращение целой планеты в музей, декорацию, кладбище!
Ромул выдавил из себя лишь одну короткую фразу:
- Учитель, мне необходимо побывать на Земле.
Наставник братства, великий философ и художник, должен был понять молодого пилота. Успокоить мудрым, терпеливым словом, доказать справедливость уклада Лауры. Тогда Ромул еще не ожесточился; стоя перед готическим троном, лихорадочно ждал сострадания, прохладной руки на пылающий лоб. Ждал раскрытия каких-то светлых, человечных тайн, несходных с назойливой повседневной пропагандой.
Но Учитель задышал прерывисто и яростно: побелели, стиснув подлокотники, холеные пальцы, злобно сверкнул на них гранатовый пастырский перстень. Сотни лет не слыхано в братстве, да что там - во всей планетной общине подобного кощунства! Он вдохновенно обличал. Высоким сварливым голосом обрушивал громы на прародину. Самообновление, бессмертие... Наконец, этот Переход! Отказ от тела, выстроенного эволюцией! Путь Земли не ошибка, а чудовищное преступление. Возгордившийся вид. Последний островок подлинного, исконного человечества - колония на Лауре, а так называемые земляне - только искусственные монстры, без морали, без чувств...