- Он здесь?
- Конечно. Он обвиняется в убийстве.
- Могу я с ним увидеться?
- Все в свое время, сеньор Кул. С вашими вопросами покончено?
- Да.
- Тогда разрешите мне задать вам только два вопроса. Вы видели, я был с вами терпелив, - круглолицый коротышка поднял белую ручку и загнул один палец. - Во-первых, вы хорошо подумали во тьме и полном одиночестве?
- Да.
- Вы решили уступить ту вещь, которую хотел получить дон Луис?
- Нет.
- Это все. Извините, сеньор, вы должны признать, я старался быть цивилизованным. Но время поджимает, поскольку уже прибыл запрос о вашей выдаче. Другой возможности не будет. Вы не передумаете?
- Пошли вы... - буркнул Кул.
И начался кошмар.
Глава 17
Его он помнил только смутно, хотя забылся сном, но поминутно с криком просыпался, задыхаясь и обливаясь потом, когда из тайных закоулков памяти всплывал очередной эпизод. Как и прежде, кругом царила тьма, потом вернулись охранники и монотонные страдания возобновились.
Не было задано ни единого вопроса.
Он сколько мог молча переносил боль - побои, выворачивание рук, пытку тисками, которая заставляла буквально биться в агонии. Они испытывали пределы его выдержки, способности перенести боль, и когда заходили слишком далеко и он терял сознание, начинали действовать осторожнее. Вновь и вновь его доводили дол грани, но никогда не отпускали в блаженное забытье.
Первые два сеанса были долгими и сложными. Третий стал коротким и приятным.
Он выбрал охранника помоложе с безжалостным лицом. Каким-то образом ему удалось собрать оставшиеся силы, и когда охранник принялся за одно из самых тонких извращенных мучений, Кул выбросил вперед ещё сохранившую подвижность правую руку. Тонкий орлиный нос был раздавлен всмятку, кровь хлынула ручьем, как сок из раздавленной дыни.
Конечно, другой охранник на нем отыгрался. Кул так и не узнал, что именно ему отбили. Зато он сразу провалился в беспамятство, чего и добивался.
На следующем сеансе начался допрос. Новый охранник заменил молодого извращенца, и поскольку сам Кул еле двигался, его то волокли, то подталкивали по каменным ступенькам и бесконечным гулким коридорам до кабинета коменданта, где выжидательно скалился в усы маленький херувим.
- Сеньор Кул?
- Нет, - прохрипел Кул.
- Вы меня даже не слушаете, сеньор.
- Я знаю, что вам нужно. Нет.
- Это неразумно.
Кул изловчился на момент распрямиться и рухнул всем весом на роскошный стол капитана Альбразона. Коротышка с отвращением уставился на его окровавленные руки. А Питер хрипло выдавил:
- Зачем мне это нужно? Ведь вы прекрасно знаете, что произойдет, едва мы заключим сделку. В живых меня оставить вы не можете. Если я передам бумаги, которые нужны Дельгадо, вы в любом случае меня убьете.
- Не обязательно, - возразил Альбразон.
- Вы это сделаете, - настаивал Кул.
- Нет. Мне поручено сделать вам предложение. Если бы решать предоставили мне, я больше не стал бы с вами возиться, сеньор. У каждого человека есть предел выносливости; можно достичь этого предела и получить самые ретивые признания. Дайте время, и никуда вы не денетесь.
- Но времени не хватает, верно? - подхватил Кул. - Обо мне спрашивают, не так ли? Может быть, Тиссон, может, из Вашингтона. И с каждым днем интересуются все более настойчиво. Они умеют быть упорными, и это вас беспокоит.
- Беспокоит, сеньор? Нет, скорее, раздражает. Мы - суверенная страна, и ваша полиция не рискнет нарушить тонкий баланс добрососедских отношений ради выдачи убийцы. А мы намерены немного поупрямиться.
Капитан Альбразон изучал свои жирные маленькие ручки, сложив их на сверкающей поверхности огромного стола.
- Мы просто полагаем, что ваши обвинения утратят всякое значение, если прозвучать из тюремной камеры на севере, в Соединенных Штатах, куда вас переведут как убийцу. Так что вы ошибаетесь, утверждая, что мы заинтересованы в вашей смерти и смерти вашего брата. Мы готовы быть благоразумными. Если бумаги вернутся к дону Луису, мы сопроводим вас, вашего брата и мисс Джордан до ближайшей границы. Вы должны признать, что это более чем великодушно. Обратите внимание, мы не настаиваем на передаче вас вашим собственным властям. Можете отправляться куда угодно. Но только в обмен на конверт.
Кул поинтересовался:
- Какие гарантии вы предлагаете?
- Наше слово, сеньор.
- Маловато.
- Вполне достаточно. Нам - конверт, вам - свободу. Вы согласны?
- Нет, - сказал Кул.
Его тут же вернули в кошмар. Возобновились и страдания, и мрак, и вновь его сознание оцепенело от запредельных мук. Он больше не ел того, что приносили и молча сносил избиения, а после того, как от чрезмерного энтузиазма охранника потерял сознание, обнаружил в камере новую фигуру худого беспокойного маленького человечка, от которого пахло дезинфекцией. Тот послушал его сердце стетоскопом и протолкнул сквозь зубы две горькие таблетки.
Между этим человечком - как догадался Кул, врачом - и капитаном Альбразоном шал темпераментный диалог по-испански. Врач говорил гневно и страстно, Альбразон отвечал с благодушной ухмылкой на херувимском личике. Но врач настаивал, и Альбразон пожал плечами и сделал знак охранникам.
Когда они приблизились к Кулу и ухватили его за плечи, он вновь потерял сознание...
Очнувшись, Кул решил, что бредит. Он лежал в мягкой постели, на прохладных чистых простынях, комнату наполнял мягкий свет ранних сумерек. Его вымыли, покрыли целебной мазью ушибы, на самых серьезных ранах белели бинты. На подносе рядом с кроватью стояли остатки еды - куриного бульона, белого хлеба с маслом и полстакана молока.
Поел он, должно быть, сам, хотя ничего не помнил. Кул понимал, что прошло много времени, и догадался, что проспал не меньше суток. Тело заметно отдохнуло, самочувствие улучшилось, и в нем внезапно проснулась надежда. Его собирались отпустить. И решили привести в норму, чтобы избежать комментариев и критических замечаний по поводу обхождения в местных застенках.
Он закрыл глаза и снова заснул.
Когда он проснулся, за окнами было темно, но комнату освещала слегка затененная лампа. Кул постарался вызвать в памяти что-то волнующее - и всплыло воспоминание о встревоженном маленьком враче, склонившемся над ним со шприцем в руке. Коснувшись левой руки, он ощутил на бицепсе тонкий клочок марли. Его залила странная умиротворенность, он не ощущал ни боли, ни страданий, ни голода. И чувствовал себя прекрасно.
- Педро, - окликнул кто-то.
Он резко повернулся - и увидел Марию Дельгадо. Она сидела в кресле у кровати, в лучах мягкого света лампы мягко светились её каштановые волосы, мягкими волнами падавшие на обнаженные смуглые плечи. На ней были крестьянская юбка и тонкая белая блузка, которая казалась почти прозрачной. Следившие за ним широко раскрытые глаза были полны нежного сочувствия.
- Бедный Педро, - грустно вздохнула она.
Он смотрел на неё и думал: просто невероятно, чтобы такая прекрасная женщина была так жестока. На миг мелькнула мысль, что она - просто плод его воображения. Но она плавно поднялась с кресла, шагнула к кровати и опустилась рядом с ним; прикосновение холодных длинных пальцев к его лицу было достаточно реальным. Реальным был и запах духов, и мягкое скольжение волос, когда она склонилась ниже. Когда она его поцеловала, горячие груди легли на его обнаженное тело.
- Бедный, бедный Педро.
- Убирайся, - буркнул он.
- Ты так страдал, милый. Это моя вина. Я пришла бы раньше, но дон Луис не позволил. Он меня обманул. И не сказал, что с тобой сделали в этом ужасном месте.
- Я все ещё в тюрьме?
- Да. Но я настояла, чтобы тебя перевели в апартаменты коменданта. Капитан Альбразон раздражен, что ты занял его спальню. Но я была очень рассержена всем, что случилось. Поэтому ты здесь.
- Спасибо, - сказал он. - Но все это зря.
- Могу тебя понять, - вздохнула она. - Ты должен меня ненавидеть.
- Ничуть, - возразил он. - Но если выпадет шанс, я тебя убью.
Она улыбнулась и откинула со лба прядь волос.
- Ты нездоров.
- Я знаю, что говорю, - возразил он.