- Ты жива, слава Богу! Где мама?
- Дов? Это вы, Дов? - И словно коснувшись провода высокого напряжения, задрожала, забилась.
- Мама где, спрашиваю? Мама?
- Мама... не знаю.
Сусанна Исааковна примчалась, запыхавшись. Женщина-полицейский офицер пощупала пульс Зои, взглянула на ее зрачки. Попросила, чтоб их оставили наедине.
Дов и второй офицер, неразговорчивый мужчина лет сорока со шрамом от виска до подбородка, вышли, вместе с Сусанной Исааковной, в пустую гостиную, в которой стояли лишь стол и две белых табуретки, одолженных у Дова, и тут услышали от матери Зои все, что произошло.
- Кто-то постучался, я открыла, как обычно в Москве, не спрашивая. Вошел парень лет двадцати пяти, рослый, плечистый, смуглый. Я подумала, марокканец... Нет, объяснил, я - сабра, ваш сосед... Особые приметы? Не знаю... Бровь рассечена, на шее золотая цепочка. На руке золотая печатка... Вспомнила! У него нет двух пальцев на руке, безымянного и мизинца. Сказал, это армейские дела. Огляделся, спросил участливо, давно ли приехали? Не нужно ли помочь, поднять, подвинуть что-нибудь тяжелое? Ничего не требовалось, поскольку у нас мебели еще нет. Поинтересовался, на чем мы спим? "Внизу, в бомбоубежище, - сказал с улыбкой , - пылятся матрасы. Вполне приличные. Бомбоубежище заперто, ключ у балабайта. Хотите, сбегаю?" Тут вышла из спаленки Зоя, поздоровалась. Отправились к балабайту. Не застали. Парень предложил повторить визит утром. Я с утра хожу по канцеляриям, мисрадам этим, Зоя подала голос: - Мне на работу к двенадцати. Могу подождать...
Он ушел, а на другой день, когда меня не было, принес ключ от бомбоубежища и отправился с Зоей туда. Зоя села на один из матрасов, попробывать, можно ли на них спать? У парня вдруг глаза стали, как у зверя... - Сусанна Исааковна закрыла руками лицо, зарыдала беззвучно. Полицейский офицер принялся ее успокаивать, Дов показал жестом, не надо. Тяжело опускаясь на табуретку, живо представил себе, что чувствует сейчас эта женщина, у которой в России убили сына и она помчамсь, бросив все, в Израиль спасать дочь...
Полицейский офицер сказал, что они найдут насильника, по особым приметам, и что дело само по себе, не слишком сложное, типовое. Он только полгода, как переведен в это подразделение, и уже какой случай! Насилуют новоприбывших. И вовсе не кровавые маньяки, а нормальные вроде ребята. Просто какое-то наваждение. Раньше этого не было. Зачем открывают двери незнакомым? Израиль такая же страна, как и все.
-Н-да, - буркнул Дов. - Но женщины из России про сие еще не знают... Он вышел в коридор и, вынув из чехольчика, притороченного к поясу, трубку радиотелефона, позвонил Аврамию Шору, объяснил, в чем дело, просил взять на себя и эту ношу. - Не дай Бог, девчонка наложит на себя руки.
И как в воду глядел...
Когда они спустились вниз и Дов, проводив полицейских, ждал Аврамия, Зоя выбросилась из окна.
Хоронили ее возле Хедеры, города более древнего, чем Иерусалим. Зарыли на холме, рядом с солдатом, недавно убитом в Ливане.
Едва справились с Софой. Она упала на могильный холмик, закричала: "Зайка, как же я без тебя!" и завыла, как воют только на российских кладбищах. Укусила Дова, который пытался оттащить ее от могилы, отбивалась изо всех сил. А потом рухнула на землю, как подкошенная.
Из-за Софы не обратили внимание на Сусанну Исааковну. Когда показалась скорая помощь, и Саша с Довом потащили Софу к машине, Елиезер закричал: Сусанна! Что с Сусанной?! Вернитесь! На той же санитарной машине увезли и Софочку, и Сусанну Исааковну, потерявшую сознание. Дов и Саша поехали следом. Софочку забрали домой вечером. О Сусанне сообщили: в критическом состоянии. В реанимации. У нее тяжелейший инсульт. Навещать пока нельзя...
Дов названивал в полицию ежедневно и, наконец, там подтвердили, что личность насильника установлена. Имя не назвали. Не имеем права, пояснили. Это дело суда.
Дов выждал еще неделю, позвонил в суд. Оттуда сообщили, что дело не получено. Еще через неделю секретарь суда сообщила, что никаких дел об убийстве вообще не поступало... "Ах, вы об изнасиловании! - воскликнула. - В Хадассу возят и возят женщин-олим. Они стреляются, вешаются, травятся, хотя их никто не насилует. Суд решит, что было причиной смерти.
Дов выматерился и... установил личность насильника сам. Тут же, у балабайта, к которому приходили за ключом от бомбоубежища. Балабайт, молодой парень в солдатской гимнастерке, покачал головой, ответил - не сразу, правда, поколебавшись, походив взад-вперед, - что знает того шутника, вместе учились: "Такой сонный, добродушный, - и кошки не пнет. Уверен, у него и мысли не было: совершает что-то ужасное. - Добавил сердито: - Это наши газеты, знаете. Внушили, все женщины из России шлюхи: наводнили Хаяркон, по набережной не пройти-не проехать". Вздохнув, показал групповой снимок выпускников израильской школы, где были засняты и он, и сосед, приходивший к Зое...
Дов попросил у него школьную фотографию на сутки, переснял, увеличив, круглую, добродушную физиономию насильника. Сделал несколько копий. Одну оставил у себя. Остальные раздал Саше, Элиезеру, Аврамию. Софочка потребовала, чтоб сделали копию и для нее.
Она и увидела насильника - осенью, в Иерусалиме, на улице Бен Иегуда. Он вошел перед ней в банк "Мизрахи", а потом встал в небольшую очередь. Софочка достала фотографию, которая всегда была с ней. Некоторое время раздумывала: он или не он? Рубашка с блестящими пуговками, брюки сиреневые. Тот простачок, а у этого все пижонское. Когда парень брал со стола клерка бумагу, его беспалая рука бросилась в глаза... Софочка испугалась, вскрикнула негромко, - вокруг стояли посетители, за стойкой сидели банковские клерки в черных кипах. Кому сказать? Она кинулась к телефону-автомату, позвонила Саше.
- Не выпускай его из вида! - наказал Саша. - Еду! Он бы, конечно, легко ушел, этот рослый парень с модной женской гривой на затылке, но, ничем не обеспокоенный, переложил взятые в банке деньги в портмоне, оставив "одну Голду" - так называл Дов купюру в десять шекелей с портретом Голды Меир, небрежно сунул бумажку в карман полосатой рубашки и уселся за столик в кафе. Софочке были хорошо известны и полюбившаяся ей кафе "Атара" с ее воздушными тортиками, и вся эта часть улицы Бен-Иегуда, закрытая для транспорта, где столики расползлись по мостовой, а возле них, сменяя друг друга, постоянно играли музыканты.
Толпа вокруг уличных музыкантов все росла и росла, в скрипичный футляр летели мелкие монеты.
Софочка заметила Сашу издалека. Дождавшись его, показала глазами на парня с гривой на затылке, который, допив кофе, тоже бросил сдачу в скрипичный футляр и направился к выходу.
Саша сделал шаг к нему, но Софа схватила его за рубашку, задержала, инстинктивно предостерегая от столкновения. Саша стал озираться по сторонам, видно, искал полицейского или армейский патруль. Как на грех, поблизости не было. А гривастый уже поднялся вверх до угла, свернул за него. Саша бросился следом.
- Я побегу вниз, там всегда солдаты! - крикнула Софа, но Саша не оглянулся. Он настиг и остановил парня, сказав, что у него к нему дело.
У парня сузились глаза. Видно, заподозрив что-то, он рванулся и стал уходить широкими шагами. Саша бросился за ним, схватил за плечо.
Парень был выше Саши на голову, а в плечах вдвое шире. Он без труда отбросил Сашу, процедив сквозь зубы:
- Смерти ищешь, русский? - И потянулся к карману сиреневых брюк.
Саша схватил его за руку, но тот вывернулся и, подставив Саше ногу, швырнул его на тротуар. Саша поднялся с окровавленной щекой и снова бросился на парня, хоть и понял, что подмять его не в силах, а если он вооружен...
Парень, видно, умел драться, был обучен по науке. Он сгреб Сашу и вывернул ему руку за спину. Саша, преодолев боль, подпрыгнул и ударил его головой в челюсть. Отскочил и, сцепив пальцами кисти рук, - так отбивался в лагерях от уголовников, - ударил изо всех сил по шее. Тот качнулся и, не удержавшись, рухнул спиной на тротуар. Раздался глухой характерный звук разбитой кости. Парень остался лежать, из его затылка текла кровь.