Здесь собралось всего семьдесят семь человек. Большое число телевизионных экранов было установлено по всем городам, но только мы получили привилегию непосредственно принимать все передачи восемнадцати релейных станций, оставленных между нами и Солнцем. Эти передачи на волнах Хэка записывались и одновременно проецировались на восемнадцать отдельных экранов. Первая релейная станция была на спутнике, вращавшемся примерно в тридцати миллионах километров от Солнца, вторая – на Меркурии, где еще работала автоматическая обсерватория Эрукои. Третья станция осталась на бывшей орбите Венеры. Четвертая – на бывшей орбите Земли, пятая стояла на поверхности Марса. Остальные равномерно распределялись между Марсом и Землей, продолжавшей свой бег.
Я сидел между Хани и Кельбиком, положив руки на пульт управления геокосмосами, которые работали почти на полную мощность. Теперь с каждой секундой мы удалялись от Солнца на две тысячи километров. Если наши расчеты были правильны, огненная волна уже не могла нас догнать. Однако оставалась опасность радиации.
На восемнадцати экранах как бы с разного расстояния мы видели лик Солнца. Лик грозный и гневный, косматый от протуберанцев, в пятнах такой невыносимой яркости, что глазам было больно, несмотря на светофильтры. Особая настройка позволяла менять увеличение или рассматривать солнечную поверхность в различных полосах спектра, соответствующих тем или иным элементам. Три тысячи регистрирующих автоматов на центральной обсерватории должны были сохранить все записи и снимки для последующего анализа – если только мы не ошиблись, если только Земля не погибнет…
Хани нарушил молчание:
– По расчетам Орка и Кельбика, катаклизм должен начаться огромным протуберанцем в экваториальной зоне. Перед этим на Солнце снова появятся пятна…
Мы долго сидели, не произнося ни слова.
На экранах перед нами пылали изображения Солнца.
Властитель машин склонился ко мне.
– Орк, я только что получил сообщение из лаборатории космической физики. Они проанализировали планы марсианского звездолета, переданные Клобором. Наши физики клянутся, что за несколько лет сумеют воссоздать марсианский двигатель. Тем более что последний космолет с Марса доставил некоторые детали…
«Клобор! – подумал я. – Пора!..»
Вызвав центральную станцию, я приказал:
– Немедленно свяжите меня с Эрикобором на Марсе!
Несколько минут спустя справа от меня осветился маленький экран. Клобор стоял ко мне спиной, вглядываясь в свой собственный экран, на котором нестерпимо сверкало Солнце. Возле него на столике стояли бокал и флакон с розовой жидкостью, бринном. Я быстро посовещался с Хани и Хэлином.
– Ретранслируйте эту сцену на все экраны обеих планет! – приказал я.
– Пусть у Клобора будет свой час славы. Он его заслужил!
Затем я склонился к микрофону и позвал:
– Клобор! Клобор! Говорит Совет!
Там, на Марсе, седой старик вздрогнул, оторвался от захватывающего и жуткого зрелища и нажал кнопку видеоскопа. Перед ним появилось изображение контрольного зала. Он улыбнулся.
– Спасибо, Орк, что не забыли меня. Грустно было бы умирать одному. Но я не вижу бутылки! Вы не хотите со мной чокнуться?
Хэлин отдал короткий приказ. Тотчас появились бутылки маранского вина. Он наклонился к экрану и сказал:
– Клобор, от имени всех людей – спасибо! Благодаря вам мы когда-нибудь сможем отправиться к звездам, не увлекая для этого за собой всю Землю. Ваше имя будет жить вечно, пока существуют люди!
Старый археолог усмехнулся.
– Я предпочел бы, чтобы мое имя жило в моих научных трудах, а не благодаря случайной находке. Но что делать? Приходится принимать славу, как она есть. Однако не занимайтесь мной, у вас дела поважнее. Когда приблизится последняя минута, я позову…
Я перевел взгляд на астрономические экраны. На солнечном диске близ экватора отчетливо выделилась более темная зона с рваными, вихрящимися краями.
– Все идет, как мы предвидели, – проговорил Хани спокойным, даже слишком спокойным голосом. – Теперь взрыва ждать недолго…
Однако прошел целый час, а ничего нового не происходило. Солнце неторопливо вращалось. Затем его медленно пульсирующий диск исказился. Сбоку появился гигантский протуберанец, взлетевший, наверное, на миллионы километров.
Хани прильнул к объективу спектроскопического анализатора.
– Реакция Орка – Кельбика началась! Через несколько секунд…
Закончить он не успел. Несмотря на почти мгновенную автоматическую перенастройку светофильтров, мы все были почти ослеплены нестерпимо яркой вспышкой в самом центре Солнца. Когда способность видеть вернулась к нам, весь диск был окутан фантастическими фиолетовыми протуберанцами. В течение одной-двух минут Солнце раздувалось, теряло шарообразную форму, словно распадалось на части. Затем последовал сам взрыв. Кипящее огненное море заполнило весь экран ретранслятора N1, и он прекратил передачу, разнесенный на атомы.
– Теперь остается только ждать, – пробормотал Хани.
Чудовищный световой поток устремился за нами вдогонку. Однако телескоп на вершине центральной обсерватории все еще показывал нам Солнце как сверкающую звезду. Ретранслятор N 2 перестал работать еще до того, как раскаленные газы достигли его, расплавленный радиацией. Последнее изображение с Меркурия показало людям Теневые горы, резко выделяющиеся на фоне неба, охваченного пламенем. Даже с Марса Солнце казалось теперь крупнее и ярче, чем некогда с обсерватории Эрукои.
Несколько минут спустя нас вызвал Клобор.
– Я вернулся с последней прогулки по Марсу. Уже сейчас на поверхности невыносимо. Лишайники горят. Думаю, что теперь мне осталось недолго жить,
– закончил он тихо.
На мгновение он исчез, затем снова появился на экране.
– Даже здесь уже тридцать два градуса! Когда стрелка покажет пятьдесят…
Он положил термометр на стол так, чтобы мы его видели. Стрелка перемещалась на глазах. Сорок градусов… сорок пять…
Я почувствовал, как кто-то вложил в мою руку бокал. Там, в подземелье марсианского ретранслятора, Клобор поднял свой.
– Друзья, тост Кальра, основателя! Думаю, сейчас он самый подходящий. За прошлые века, которым я посвятил свою жизнь!
– За этот час! – хором ответили мы, стоя с бокалами в руках.
– За вечные дни грядущего!
Мы выпили. Клобор поднес бокал к губам, отпил один глоток и рухнул на стол; рука его бессильно свесилась.
Мы продолжали стоять молча. Стрелка термометра двигалась все быстрее. Когда она показала девяносто градусов, экран погас.
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВЕЛИКИЕ СУМЕРКИ *
Власть
Совет принял меня тотчас же. Политическая обстановка прояснилась, однако космическая оставалась тревожной. Кельбик представил мне последние данные.
Земля и Венера теперь убегали со скоростью, превосходящей скорость раскаленных газов Солнца. Во всяком случае, мы уже вышли за пределы зоны, которой эти газы могли бы достичь в ближайшее время. Однако расчеты показывали, что, если мы немедленно не увеличим ускорение, температура почвы Земли и Венеры под воздействием радиации скоро превысит точку спекания глины. Это означало, что почва обеих планет станет бесплодной и непригодной для обработки на многие десятилетия. Со своей стороны геологи и геофизики сообщили – и Рения это подтвердила, – что дальнейшее ускорение геокосмосов приведет к разрывам земной коры, которые могут оказаться катастрофическими. У нас оставалось всего несколько часов, чтобы принять решение. А пока мы очень осторожно увеличили мощность геокосмосов.
Это было самым тревожным заседанием Совета. С одной стороны, нам грозило немедленное и катастрофическое растрескивание коры. С другой – более отдаленная, но не менее ужасная опасность полной стерилизации почвы обеих планет. Продовольственные запасы, а также продукция синтетических фабрик и гидропонных теплиц обеспечивали нас еще на пятнадцать лет. Но после этого пришлось бы резко уменьшить население – исход поистине трагический! – либо завоевывать и осваивать чужие незнакомые планеты, если только вообще мы найдем подходящие для жизни планеты за столь короткий срок. Оставалась, правда, возможность, что нам удастся изобрести новый способ восстановления плодородия почвы.