— Вот именно. В городе творится странное дерьмо. И жопой чую — быть беде.
— В городе шпионы, — хмуро заметил Герман. — Контрразведка королевы работает, Хор, опять же, воду мутит. Как всегда. Хотят сорвать сорвать переговоры и праздник испортить.
— Не думаю, — мрачно хмыкнул Гилберт. — Дело не в политике. Не во внешней уж точно. Нет, конечно кто-то хочет поднасрать, но мне кажется, наши церковники хотят королеву «того», — Гилберт провел пальцем по горлу.
— Подробнее, — нахмурился Герман.
Гилберт огляделся и, убедившись что никого нет, зашептал:
— Гриссом на кануне смерти вел себя странно. Как нахлестался — бросил одну фразу: «К дьяволу Логариуса, мои Палачи будут защищать королеву». Я спросил, к чему это сказано, но тот лишь отмахнулся. Я не придал значения, но потом кое-что вспомнил. Неделю назад один мой знакомый ввез в город контрабанду из Лабиринта. Вроде дело обычное, хабар небольшой, но вот только странное дерьмо рядом с ним происходило. Слушай, Блек привез из Лабиринта один единственный черный ящик, длинной в метр. Все кто к нему подходил из мирян — падали в припадке, один даже, говорят, рухнул на колени и разбил голову о дорожный камень. Вопил что-то про демонические души и алые черепа. А вчера моя любовница из монашек…
Герман хохотнул.
— Любишь ты монашек, старик.
— Погоди перебивать. Любовница сказала, что слышала разговор двух епископов. Мол снова пошел набор в Палачи. А ведь они долбаный рудимент.
— А вот это странно, — хмыкнул Герман. — Может, они хотят снова выйти на улицы?
— Может быть, черт их знает. Одно ясно: Церковники что-то затевают. Гриссом был рыцарем Кейнхерста еще до появления Церкви. Верный королеве, как сытый пес. А теперь он мертв. Дерьмо, — выругался Гилберт и залпом осушил еще один стакан. — Надо было подольше задержаться в Оккунгеме.
— Все еще бродишь по Лабиринтам?
Гилберт хохотнул и уставился на дно пустого стакана.
— Все еще брожу по Лабиринтам. Мне вчера исполнилось девяносто восемь, ты знаешь?
Герман удивленно поднял бровь.
— Оедон, мне пятьдесят три, а уже поясница ноет и колени болят после каждой охоты. Как ты еще не развалился, старый пень?!
— Я не знаю, — неожиданно мрачно ответил Гилберт. — Я много думал об этом. В Оккунгеме мы попали в переделку, из двух дюжин расхитителей выжило всего четверо. Два десятка молодых парней, в расцвете сил остались там, а я выбрался.
— Опыт…
— Нет. Раньше я тоже думал, что дело в навыках. Что я просто такой матерый профессионал. Но сейчас, оглядываюсь и понимаю: все это чушь собачья. Каждый Лабиринт отличался от предыдущих, везде свои ловушки, свои твари и свои опасности. Я должен был умереть сотни раз, но всегда выживал. Знаешь, мне кажется дело в призраках. В мёртвых духах Лабиринта. По какой-то причине они выбрали меня. Захотели, чтобы я раскрыл миру их тайны, чтобы через мои копания в кровавой темноте они могли явить миру свое забытое наследие. Мертвые желают, чтобы их помнили.
— Черт, ты меня крепко пугаешь, старина.
— Я не охотник, Герман, — резко добавил расхититель гробниц. — Я не проходил трансформацию. Вся моя сила, здоровье, ловкость — все это пришло из Лабиринта. И клянусь Господом Богом, Оедоном и кто там еще на небе: меня туда тянет. Невыносимо.
— Я даже не знаю что сказать, — развел руками Герман и вылил остатки рома в кружку Гилберта.
Взгляд Гилберта вдруг стал стеклянным и каким-то пугающе пустым.
— Я стольких похоронил, парень. Олек, Валлар, Гриссом… остались только ты, я да Ото. Последние старики в этом деле. Последние, кто знает, что к чему. А на смену нам идет расфуфыренная зелень. Людвиг хорош, но его держит за яйца Хор. Причем железной хваткой, до писка в голсе.
— Дорогу молодым, — грустно хмыкнул Герман.
— А, ну и всех к чертям собачьим. Что-то расчувствовался на старости лет. Пойду я работать.
— Удачи, старина.
Гилберт кивнул и, допив ром, вышел из мастерской, так ни разу и не обернувшись. Герман убрал стакан и тяжело опустился на стул. Воспоминания нахлынули точно громадный, бушующий вал. Молодые лица старых друзей и врагов, лязг шпаг и грохот мушкетов. Дрожащий огонёк масляной лампы над изрубленным трупом первого чудовища. Казалось, все это было так давно. Будто в другой жизни.
— Жаль Гриссома, да, — Герман убрал пустую бутылку и уже собрался уходить, как вдруг вскрикнул и отшатнулся. Тысячи игл пронзили кожу, волосы встали дыбом, сердце забилось точно барабан. Прямо перед ним стояла зловещая фигура, омерзительного вида. Подрагивали на сквозняке обрывки пурпурно ткани и окровавлен бахромы старинного платья. Будто из глубины колодца донесся рыдающий голос Марии:
— Как ты мог?! Она вам ничего не сделала! Вы убили ее! Ты убил ее! Будь те вы все прокляты!
Сотни глаз уставились на охотника немигающим взглядом. А затем видение исчезло, будто ничего и не было.
— Что за чертовщина?
Взгляд коснулся стола питейной комнаты. На гладкой, пыльной поверхности темнел уродливый, вырезанный на скорую руку символ. Змей, пожирающий хвост. «Уроборос».
***
Перри никогда не бывала в Хемвике. Рассказы знакомых, искаженные распаленным пережитым кошмаром воображением рождали в голове картины зловещего дворца дьявола. Но, вместо упадка, охотница попала в царство уединенного покоя.
Дилижанс съехал с главной дороги, и вскоре оказался на улочках Хемвика — маленького городка близ Ярнама. Перри выглянула в окно, бросая удивлённое взгляды на аккуратные домики, чистые улочки, крыши из старой, но прилично выглядящей черепицы. Скромно одетые горожане сновали туда-сюда, погруженные в хлопоты. Молодая женщина с корзиной белья спешно свернула в переулок, несколько крепких парней что-то обсуждали у лавки охотника, разглядывая новые капканы, двое мальчишек с озорным смехом сорвались с крыльца и принялись играть в пятнашки. Перри улыбнулась, когда дворовая собака, зарычав, бросилась вслед за каретой, покрывая кучера и пассажиров отборным, визгливым лаем.
Вскоре показался знаменитый Хемвикский женский монастырь «Святой Анны». Древние стены оказались куда меньше, чем ожидала охотница. Полускрытый за изумрудными кронами, не тронутыми ядовитыми газами, монастырь лежал на каменистой возвышенности, точно нализавшийся сметаны кот, очаровывая стариной. Перри вспомнила уроки в Церкви Исцеления, рассказы о временах, когда такие монастыри служили прибежищем для женщин из небогатых семей, вдов и опозорившихся девиц. Охотница грустно вздохнула.
«Прошло шестьдесят лет, а в сущности ничего и не поменялось. Все равно у большинства женщин три дороги: замуж, в монастырь или в бордель»
Теонская церковь исчезла, монастыри потеряли прежний лоск и свое назначение. Многие сейчас стоят полуразрушенные, медленно осыпаясь под действием безжалостного времени. Монастырь «Святой Анны» был одним из немногих исключений. Когда Церковь отказалась от него, местные стены, кельи и часовни купила, почти за бесценок, местная секта. Глава древнего как сам Ярнам и такого же закрытого культа герцогиня Олесса Де’Марш, или как ее называют в простонародье: Госпожа Фиба, привела в эти стены своих подопечных, укрыв несчастных калек от жестокого мира. Кто-то счел несправедливым, что герцогиня принимает только девушек, но другие были благодарны хотя бы за это. Участь слепца в жестоком Ярнаме незавидна. Нищета, вечное бродяжничество, тяжелая обуза для родных. Здесь же им подарили достойную жизнь.
Дилижанс остановился у закрытых ворот. Ронда загалдела и, раскрыв двери, семейство Монген высыпало на улицу. Охотница, было, тоже дернулась к выходу, но тут же застыла, заметив на воротах символ глаза. Воспоминания захлестнули ее, глаза страшно зачесались, снова почудился блеск стальных зубцов глазодера. Сердце лихорадочно забилось. Охотницу затрясло, она судорожно задышала, стиснула кулаки до побеления пальцев.
«Все в порядке. Все в порядке, Перри. Успокойся»
Мимо окна пробежал рыжи мальчуган. Послышался недовольный крик Ронды и мрачное ворчание ее мужа. Перри судорожно вздохнула, пытаясь восстановить самообладание.