По свистку началась битва. Вокруг бассейна собрались любопытные зрители и с громкими криками «болели» за «свои» пары. Ирине пришлось драться с Катей. С одной стороны — зрелость и сила, с другой — молодость и ловкость. Катя, более гибкая и легкая, уворачивалась от ударов, но ее собственные удары против Ирининых были «что слону дробина». Не выдержав натиска Ирины, Катя потеряла равновесие и упала. Раздался свисток — судья объявил перестановку оставшихся пар. Выбывшие вылезли из воды, остальные продолжили бой. Теперь противницей Ирины стала Августа. Ее тяжелую руку Ирина почувствовала сразу же, после первого удара.
— Ира! — кричал изнемогающий под Августой Леша. — Уходи от ударов! Береги силы! Все равно мы скоро свалим! Боливар не вынесет двоих!
— Ничего, Алексей! — отвечала Августа. — Держись! Мы должны их одолеть!
— Августа, ты совсем озверела! — хрипел под Ириной Николай Андреевич. — Откуда в тебе эта кровожадность? Пожалей собственного мужа!
— Здесь нет никаких жен и мужей! — яростно размахивала «бананом» Августа. — Я доблестный корсар, а ты всего лишь утлый ялик, и я отправлю тебя на дно вместе с трюмными крысами!
— На яликах нет трюма, — хохотала Ирина, отбиваясь от ударов противницы. — А у корсара нет доблести, одна лишь подлость!
— Ирина! Да она не знает значения половины слов, которые произносит каждый день! — снова прохрипел Николай Андреевич. — Наверняка корсара она перепутала с кирасиром!
— А трюмных крыс с тюремными! — добавил совсем выдохшийся Леша.
Они очутились возле металлической лестницы, прикрепленной к стене бассейна. Ирина вдруг почувствовала сильную боль в пятке и поняла, что ударилась о ребро ступеньки. Она сморщилась, посмотрела на пятку и тут же получила по голове «бананом». Раздался свисток. Сергей остановил бой и объявил перерыв. Все вылезли из воды и расселись в пластмассовые кресла. Ирина, сморщившись от боли, посмотрела на пятку и увидела большую кровоточащую ссадину, идущую от пятки к щиколотке. Она показала ногу мужу, но тот, тяжело дыша после «боя», пожал плечами и проворчал:
— Вечно ты вляпаешься. Погоди, сейчас малость отдышусь и что-нибудь придумаю.
К Ирине подошел Сергей:
— Надо обработать рану и заклеить пластырем. Пойдемте, здесь есть медпункт.
Ирина поднялась с кресла и заковыляла за Сергеем. Она ставила раненую ногу лишь на носок, инстинктивно боясь вставать на всю ступню. Сергей оглянулся на отставшую Ирину, а затем вернулся, решительно поднял ее на руки и понес к дверям с красным крестиком на табличке. Им навстречу попался Хафиз. От его плотоядного взгляда и двусмысленной ухмылки Ирине стало не по себе. Она попросила Сергея отпустить ее, но тот возразил, мол, они уже пришли. Медсестра обработала и заклеила ссадину, а Сергей тем временем принес ей шлепанцы. Пока они ходили, игра возобновилась. Анатолий как будто и не задыхался десять минут назад. Удерживая Лину за ноги, он метался в воде, как молодой тигр в клетке. Ирина, теперь уже в качестве зрителя, болела за мужа и Лину. Именно их команда и стала победителем. На прощание все сфотографировались на память. Мужчины разместились на полу, в ногах у сидящих в креслах женщин. Анатолий почему-то присел на корточки возле ног Лины, но рукой облокотился о колено жены. Всю обратную дорогу в автобусе он дремал, откинувшись на спинку сиденья, а у Ирины противно саднила… нет, не щиколотка, душа.
Через три дня Лина повезла группу в пещеру. В автобусе народ шутил на тему спелеологии. Леша травил анекдоты:
— Один спелеолог провалился в пещеру, летит. А другой кричит ему:
— Вася, ты живой?
— Живой.
— Голова цела?
— Ага.
— А ноги?
— Тоже.
— Тогда вылезай!
— Погоди, я еще не упал!
Августа хохотала громче всех. После аквапарка она была на дружеской ноге с Лешей и Сергеем. Николая Андреевича это задевало. Он дулся и демонстративно отворачивался к окну.
Анатолий рассказывал свой армейский случай Михаилу Борисовичу:
— Я на Кавказе служил.
— В горячей точке?
— Нет, что вы! В те годы там тихо было. Мы по вечерам даже в море купались.
— Повезло.
— Не говорите. Конечно, служба она везде служба. Я в саперной роте от звонка до звонка. Взрывчатку научился закладывать с закрытыми глазами. Пришлось и на строительстве туннеля поработать. Однажды завалило нас с Саней Тишковым. Он земляк мой, тоже с Тамбовщины. Главное, взрывали не мы, а в километре от нас дорогу тянули. Видно, сдетонировало, и скала над нами возьми и обвались. Полностью вход завалило. Очухались — темень непроглядная, пылища! Хорошо хоть фонарик с собой был и фляжка с водой. Сидим, значит, ждем, когда нас откопают. Пацаны ведь совсем, по девятнадцать обоим. Смотрю, Саня приуныл, зубами клацает, дрожит. Мы же тогда ни о какой клаустрофобии и не слыхали. Это потом, когда на волю вышли, он признался, что боится замкнутых пространств. Вот, значит, сидим. Вдруг у меня интуиция сработала. Думаю, надо его тормошить, отвлекать как-то. Начал я рассказывать про свою первую школьную любовь — Светку Гончарову. Не знаю, как она, а я любил ее по-настоящему: по ночам возле ее окон дежурил, на уроках не на доску с Марь Петровной смотрел, а на Светку, на ее синие бантики. У нее ушки такие маленькие были, на солнце розовым просвечивали. Один раз на новогоднем вечере я набрался нахальства и чмокнул ее в щеку во время танца. Думал, щас как врежет! Нет, обошлось. Видимо, нравился я ей, иначе бы точно врезала. Гордая была. Короче, Саня отвлекся, повеселел, а к ночи в скале дыру просверлили, и голос сержанта Хуженету послышался, такой до боли родной, аж слезы навернулись.