Через два месяца компания заявила, что не собирается больше признавать профсоюз и примет назад тех рабочих, которые пожелают вернуться на старое место, но, если они не вернутся в течение семи дней, на их место возьмут новых. С первого июня начнут выпуск четырнадцатидюймовки, используя в качестве рабочих мастеров. Компания назвала эту акцию первым шагом в процессе прочной десертификации. Профсоюз же обозвал это штрейкбрехерством и подрывом авторитета профсоюза. Он предостерег против использования штрейкбрехеров вместо «настоящих» рабочих, против попыток пересечь линию пикета, против игнорирования переговоров с ними. Предупреждали: глупо и опасно привлекать сотрудников компании в качестве рабочих, ибо у них нет специальных навыков, а работать предстоит с машинами. Компания же заявила, что будет проведено необходимое обучение, пусть, мол, профсоюз проявит добрую волю и пойдет на сделку.
Дальше все только ухудшилось. Компания несколько раз выпустила четырнадцатидюймовку, но через несколько дней прекращала. Профсоюз сообщал о бесполезных расследованиях, а компания — о саботаже. Из окрестных городов стекались уволенные рабочие, и у пикетируемой линии разгорались стычки. Дважды вызывали национальную гвардию, чтобы навести порядок. Наконец правление приняло решение и объявило всех рабочих уволенными, а компанию — выставленной на продажу. Все переговоры зашли в тупик. Прошел еще месяц. Пикетирование продолжалось, денег не было, а вся общественность в Хоупуэлле и горожане все больше впадали в депрессию.
Сейчас, когда жара стала невыносимой, весенние надежды высохли, как пыльные дороги, а недовольство и напряженность достигни апогея.
Старина Боб добрался до шоссе Линкольна, свернул по светящейся стрелке с Синиссипи-роуд и направился прямиком в город. Проехал мимо супермаркета Крогера и доски, установленной Комитетом по Торговле шесть месяцев назад и гласившей: «Добро пожаловать в Хоупуэлл, Иллинойс!» Доска была густо припорошена пылью, тускло поблескивая на солнце, а буквы словно издевались над реальностью. Старина Боб закрыл окна и включил кондиционер. Снаружи больше не осталось запахов, которыми можно было бы наслаждаться.
Он проехал сложную развилку, разделяемую на две одноколейки. Четвертая улица шла на запад, в город, Третья — на восток. Он миновал несколько кафе быстрого питания, винный магазин, пару бензоколонок, срочную химчистку, типографию «Рок-ривер-Вэлли» и магазин электротоваров. На дороге было свободно. Жара волнами поднималась над тротуарами, листья на деревьях скрючились и безвольно повисли. Люди Хоупуэлла сидели по домам или в офисах, включив кондиционеры на полную мощность, устало и обреченно занимаясь своими каждодневными делами. Пока летняя школа распустила учеников, детишки проводили время в парках и бассейнах, пытаясь держаться в холодке и особенно не уставать. По ночам температура падала на десять — пятнадцать градусов, дул легкий ветерок, но двигаться быстро все равно не хотелось. На всех на-пала сонливость, зовущая предаваться постоянному ничегонеделанию, приправленная тусклой пылью отчаяния.
Старина Боб помотал головой. Ну ладно, Четвертое июля уже не за горами, а тогда уж общий праздник, с фейерверками, пикниками и танцами в парках поднимет людям настроение.
Спустя пару минут он уже въезжал на свободное место на стоянке возле кафе «У Джози». Боб вышел из машины. Солнце светило так ярко, что у него даже в глазах потемнело. Он схватился за зеркало заднего вида, чтобы удержаться на ногах, чувствуя себя старым идиотом, который пытается убедить себя, будто все хорошо. Когда ему удалось восстановить равновесие, он подошел к парковочному автомату, кинул туда несколько монет и двинулся к кафе.
Его встретил холодный воздух, неся чувство желанного облегчения. Кафе «У Джози» находилось на углу Второй авеню и Третьей улицы, напротив винного магазина, автостоянки банка и страховой компании Хейса. Окна, занимающие две стены целиком, давали возможность полностью видеть перекресток и людей, устало тащившихся из своих офисов и машин с кондиционерами. Вдоль окон выстроились кабинки; красные банкетки времен пятидесятых были заново обтянуты. Угловая стойка с табуретами возле нее располагалась поодаль, а куча столиков занимала все свободное пространство до двери. Здесь подавали свежевыпеченные орешки из теста, сладкие рулеты и хлебцы, выставленные за стеклом в дальнем конце прилавка, а также обычный кофе, эспрессо, горячий шоколад, чай и легкие алкогольные напитки, чтобы освежиться. Завтрак сервировали в любое время, ленч можно было съесть до трех часов, когда закрывалась кухня. Давали также пищу на вынос, и все этим пользовались. В «У Джози» была лучшая дневная кухня в городе, и почти все заглядывали сюда на дегустацию пару раз в неделю.
Старина Боб и его друзья по профсоюзу гостили здесь ежедневно. Пока не закрылся завод, сюда наведывались лишь пенсионеры, но теперь все были тут по утрам без опозданий. Большинство уже явилось, когда Старина Боб вошел. Они сдвинули вместе столики, чтобы вновь прибывшим было где разместиться. Боб помахал рукой и направился к стойке. Его остановила Кэрол Блайер, спросила, как дела, и предложила заглянуть к ней как-нибудь побеседовать. Старина Боб кивнул и пошел дальше, ощущая на себе взгляд Кэрол. Она занималась страхованием жизни.
— Ну, вот и ты, — поприветствовала его Джози за прилавком, одарив теплой улыбкой. — Твои дружки уже спрашивали о тебе.
Старина Боб улыбнулся в ответ.
— Уже?
— А то. Они даже до ветру сходить не могут, пока ты не покажешь им, как это делается. — Джози игриво приподняла бровь. — Клянусь, ты все хорошеешь.
Старина Боб рассмеялся. Джози Джексон было за тридцать, разведенная, с дочерью-подростком. Непутевый бывший мужем смылся на юг лет пять-шесть назад. Живая, улыбчивая, с темными глазами, длинными светлыми волосами и гибким телом, она выглядела моложе своих лет. Работала так, что большинству людей становилось не по себе и даже неловко за свою лень. Она выкупила кафе за деньги, которые одолжила у родителей, владельцев небольшого производства ковров и кафеля. Проработав большую часть жизни официанткой, Джози Джексон знала свое дело, и вскоре ее завтраки и ленчи стали лучшими в Хоупуэлле. Джози вела дело с неизменным очарованием, ловко и эффективно, применяя лозунг «Живи и давай жить другим», поэтому всяк чувствовал себя желанным гостем в ее заведении.
— Как Эвелин? — спросила она, поставив локти на прилавок и не сводя с него темных глаз.
Он пожал плечами.
— Как всегда. Приметы времени и превратности судьбы.
— Да ну, она всех нас переживет, разве нет? — Джози провела рукой по волосам. — Ну, вернемся к нашим делам. Тебе как всегда?
Старина Боб кивнул, и Джози удалилась. Будь он помоложе и свободен, старина Боб мог бы питать серьезные намерения насчет Джози Джексон. Но, наверное, такие мысли бродят в головах у всех старых пней, да и у молодых тоже. Такова уж Джози.
Он протиснулся мимо столиков стоящих тесно, перекидываясь парой слов с теми или другими, пробираясь туда, где уже засела теплая компания. Они следили за ним глазами, приветствуя его — кто кивком, кто словом. Эл Гарсиа, Мел Райорден, Дерри Хоув, Ричи Стаудт, Пенни Уильямсон, Майк Майклсон, Джуниор Элуэй и еще кто-то. Они расчистили для него место на конце стола, а он притащил стул и удобно уселся.
— Значит, этот парень работает на почте где-то в Айове, верно? — говорил меж тем Мел Райорден. Это был здоровенный мясистый крановщик с колючими рыжими волосами и привычкой быстро моргать во время разговора. Вот и сейчас, пока говорил, он продолжал моргать. Раз, два, три. — Как-то он явился на работу в платье. Вот честное слово, клянусь Господом. Об этом еще писали в газетах. Он приперся на работу в платье!
— Какого цвета было платье? — перебил его Ричи Стаудт; вид у него был совершенно озадаченный, впрочем, как обычно.