Перспектива семилетнего проживания в доме тети под духовной опекой сестры Изы казалась Йохиму не более привлекательной, чем тюремное заключение. Поэтому он вздохнул с огромным облечением, когда после первого семестра получил предложение одного из соучеников поселиться у них в доме. Дело в том, что Алекс Гинзбург, являвшийся единственным наследником преуспевающего предпринимателя-обувщика, владевшего фабрикой в Граце и несколькими филиалами в Европе, имел не больше склонности к медицине, чем сам Йохим, но абсолютно не обладал его умением создавать видимость достаточного прилежания. После сложнейшего зачета по гистологии, который Йохиму удалось сдать и за себя и за подставившего его добродушного олуха, случайно оказавшегося с ним за одним столом, Алекс произвел простейшие расчеты. Полагаясь на первое впечатление, он решил, что замкнутый молчаливый провинциал, наверняка, потенциальный отличник, намеревающийся сделать врачебную карьеру, станет неплохой страховкой в предстоящем обучении. Йохим перебрался в большой дом Гинзбургов, где студентам был отведен целый этаж - с двумя спальнями, комнатой для отдыха с тренажером музыкальным центром, телевизором и специально подобранной библиотекой. Он знал, что расплачиваться за этот комфорт ему придется вдвойне - во-первых, постоянным присутствием не слишком симпатичного ему Алекса и, во-вторых, образовательными усилиями, достаточно напряженными. В отличие от своего недалекого сотоварища, он просчитался: общество Алекса, активно проводящего время в стороне от учебных залов, его не переутомляло, а вместо тягостного опекунства Йохиму предстояло в совершенстве овладеть притягательным искусством вранья.
Зато Алекс почти угадал. Йохиму не оставалось ничего другого, как погрузиться в занятия, не по склонности, а инерцией непротивления к обязательству выдерживать имидж старательного студента перед семейством Алекса.
Ощущение того, что он проживает как бы в черновике, изобилующем ошибками и неточностями, какую-то чужую, малоинтересную и малообязывающую его к усилиям жизнь стало стилем существования Йохима: все кое-как, вяленько, без вдохновения и энтузиазма. "Где же ты, настоящее дело? тосковал Йохим. - Зачем я здесь? Кто я и зачем я вообще?" От Дани, поступившего в школу актерского мастерства
театра радио и телевидения в Париже, приходили огромные восторженные письма. Йохим поначалу попробовал излить душу в пространном послании к другу, изнемогая от жалости к самому себе и своей серой унылой жизни. Однако душераздирающие, натуралистические подробности быта приюта престарелых,посещений больниц и анатомички не произвели на Даниила должного впечатления. Чего, собственно, ожидал Йохим? Что друг примчится к нему на выручку, оставив все или заставит его бросить медицину, вытащит его сильными руками в свой чудесный мир? Втайне, боясь самому себе признаться в этом, Йохим ждал именного этого чуда. Но Дани исписывал листы, пространно объясняя другу, как благородное избранное им поприще, как прекрасно ощущать на себе белый халат врача - спасителя и защитника, как много еще ему сулит будущее и т.д. и т.п. Йохим замкнулся, свернув переписку к формальным коротким весточкам.
Он жил, работал, сдавал экзамены, писал курсовые работы с оттенком мазохистского удовлетворения. Прикладывая гигантские усилия к преодолению отвращения к медицине, Йохим и не подозревал, что какие-то вещи в этой области ему даются на удивление легко.
8
На четвертом году обучения группе студентов, наблюдавших за работой хирурга в больном стеклянном колпаке специально оборудованной операционной, полагалось принять участие в последующем обсуждении операции.
Часы уже сделали три полных круга и студенты, изрядно соскучившиеся на своем наблюдательному посту, успели обменяться впечатлениями по поводу главной задачи и стратегии ее осуществления оперирующим хирургом.
В тот день у стола стоял ассистент профессора Вернера, уже имевший хорошую репутацию. Сам же профессор, пробывший в операционной не более 30 минут, должен был провести учебный разбор.
Йохим с трудом переносивший подготовительные этапы трепанации черепа со специфическим скрипом и хрустом дрелей и пилочек, вскрывающих кость, уже научился воспринимать подготовленное операционное поле в раме стерильного полотна как некую абстрактную игровую площадку, диктующую свои условия и правила их выполнения.
Огромная, постоянно увеличивающаяся гематома, возникшая у 55-летнего больного в результате черепно-мозговой травмы, угрожала важнейшим жизненным центрам мозга, что могло означать только одно - неизбежную смерть пострадавшего не приходя в сознание. Задача хирурга состояла в том, чтобы оценив динамику процесса, ликвидировать кровяной сгусток, давящий на ткани и перекрыть поврежденные сосуды, не лишив мозг нормального кровоснабжения. Многое здесь зависело от состояния сосудов, места и степени их повреждения, а также наличия и прогноза побочных явлений, невыявленных в ходе предварительного обследования. У каждого опытного хирурга имеется множество примет, зачастую на интуитивном уровне, помогающих мгновенно оценивать ситуацию, корректируя свои действия по ходу работы. Как охотник-таежник, ловящий в лесу тысячи ему одному понятных знаков, он движется по следу в верном направлении, заранее рассчитав место и время схватки со своей жертвой.
Профессор Вернер не отличался особой дотошностью в опросе студентов, было заметно, что преподавательская миссия его не слишком увлекает, уступая место более серьезным профессиональным заботам в успешно руководимой им на протяжении 12 лет собственной клинике.
Лет под пятьдесят, со всеми подобающими возрасту признаками усталости и физического износа, Вернер сразу же производил верное впечатление жесткого, сдержанного человека, приподнятого над окружающими загадочным даром Мастера.
Худое лицо нездорового сероватого колера с зоркими маленькими глазами, отягощенными отечными мешками у нижних век, обратилось к Йохиму: