Она тяжко вздохнула, когда Савьер сел на траву рядом с ней.
— Что с тобой? — спросил он.
Она отвернулась.
— Завтра отец отправляет меня в интернат.
— Ты уезжаешь? — переспросил он, как будто не веря своим ушам.
Она кивнула.
Он долго молчал, перебирая в пальцах травинки, а потом тихо проговорил:
— Можно, я тебе что-то скажу?
— Если это «до свидания», то можно.
— И зачем огрызаться? Нормально нельзя разговаривать?
Она вздрогнула и повернулась к нему. Все лето отец и Беверли обходились с ней бережно, словно с больной, и ее удивило, что кто-то делает ей замечание за ее поведение. Если честно, и вправду отвратное.
— Я тебе расскажу, что со мной происходило за этот последний год. Я стал с удовольствием ходить в школу, потому что я знал: там я увижу тебя. А по дороге я часто думал, в чем ты сегодня будешь. Я любил обеденные перемены. Потому что сидел в столовой, смотрел в окно и видел тебя на трибуне. Я все лето тебя искал. Где ты была?
У Джулии отвисла челюсть. Ей вдруг захотелось его ударить. У него была девушка. Холли. И хотя она тоже входила в кружок Далси Шелби, она была вполне адекватной девчонкой. Не такой мерзкой, как все остальные Розы Мэллаби. Савьер встречался с ней чуть ли не с первого класса. Они всегда были вместе. Многие даже не разделяли их и называли, как единое существо: Савьерхолли.
— Да что с тобой? — выдохнула она. — Вы с Холли — идеальная пара. Очень друг другу подходите.
— Я просто пытаюсь сказать, что жалею, что я никогда не пытался с тобой заговорить. Всегда хотел подойти к тебе. Всегда хотел… — Он смотрел на ее губы, и Джулия вдруг очень остро осознала, как близко друг к другу они сидят. Как близко он к ней наклонился.
Он уже почти касался губами ее губ, и Джулия резко отвернулась.
— Уходи, Савьер. Возвращайся к своей прекрасной, идеальной жизни.
На глаза навернулись слезы. Джулия попыталась их удержать, но они потекли по щекам — черные от расплывшейся туши. Она вытирала лицо рукой, хотя знала, что так будет еще хуже, она только размажет всю краску по щекам. Господи, ну почему Савьер не уйдет и не оставит ее наедине с ее уродливым горем?!
Савьер спокойно снял в себя белоснежную рубашку и протянул ее Джулии:
— Вот, возьми.
Она с неохотой взяла рубашку и принялась вытирать лицо. От рубашки пахло свежей зеленью — как от цветочных стеблей.
Джулия перестала плакать, посмотрела на рубашку у себя в руках и смущенно ее скомкала.
— Извини.
— Да черт с ней, с рубашкой. А с тобой все будет в порядке?
— Не знаю. — На глаза опять навернулись слезы. — Я не хочу в интернат, не хочу уезжать. Но папе я больше не нужна. Теперь у него есть Беверли. — Конечно, это Беверли подсказала отцу мысль о том, чтобы отправить Джулию в интернат. Почему она не могла промолчать о порезах?!
— Я уверен, что это неправда, — сказал Савьер.
Она покачала головой. Все-таки он ничего не понял.
Он нерешительно протянул руку и убрал ей за ухо прядь ее вьющихся розовых волос.
— Я забыл, как ты выглядишь без макияжа.
— Без него я исчезаю.
— Нет. Ты красивая.
Она ему не поверила. Не могла поверить.
— Иди к черту, Савьер.
— Можешь думать что хочешь. Я никогда не вру.
— Конечно, не врешь. Ты — само совершенство. — Помедлив, она повернулась к нему. — Ты правда думаешь, что я красивая?
— Всегда так думал.
— А это? — спросила она, поднимая вверх длинные рукава рубашки. Она показала Савьеру шрамы. Отец и Беверли вынесли из ее комнаты все острые предметы, словно. Джулия была трехлетним ребенком, так что многие из глубоких порезов уже затянулись, но когда Джулия волновалась, она царапала себя ногтями. — Это тоже красиво?
Савьер отшатнулся. Именно этого Джулия и добивалась. Вот оно, подтверждение. Ее никто никогда не полюбит. Она никому не нужна.
— Господи. Кто тебя так? Ты сама?
Она подтянула рукава на место.
— Да.
Она думала, что он уйдет. Но он не ушел. Они долго молчали, не глядя друг на друга. Наконец Джулия устала сидеть и легла на траву. Савьер посмотрел на нее и тоже прилег рядом с ней.
Небо в ту ночь было просто невероятным. Почти полная луна и яркие звезды, как россыпь сверкающих самоцветов. Джулия всю жизнь прожила в Мэллаби и никогда нигде не бывала. Будет ли над Балтимором такое же небо?
У Савьера в животе заурчало, и он рассмеялся.
— Я только торт съел на обед, а после вообще ничего не ел, — смущенно сказал он.