Алёна глянула на часы и заметалась, закусив губу. Шкатулки, шкатулочки... Ну где? И серьги, тяжелые сложносочиненные подвески с крохотными бубенчиками! Это уже серьезно. Ни одна честная торговка – да что там, просто добропорядочная женщина – не покажется на улице без гремящих украшений. Всякий должен видеть, а главное, слышать еще издали, что идет добрая обывательница. Неслышно крадутся лишь серые кошки, самки с тысячей лиц, что выходят в сумерках на охоту за чужими душами.
Чертов браслет обнаружился в ванной, на полочке, где фен. Сама его туда и сунула, надраив заповедными остатками зубного порошка. Время неслось как угорелое, оно просто издевалось над Алёной. Каждая минутка отдавалась в ушах злорадным смешком. Когда наброшенная на шею тройная нитка бус ни с того ни с сего потекла к ногам хозяйки переливчатой струйкой, Алёна совсем уж было решила отказаться от своего гешефта. Решимость – дело хорошее, но элементарного здравого смысла тоже никто не отменял.
Дело решила фотография. Большущая, в нарядной рамке, настоящий портрет, на котором Алёна, сидя по грудь в полевых цветах, обеими руками обнимала за широченные шеи двух красавцев псов с мордами чемоданом, украшенными бородкой и пышнейшими бровями. А какие были доходяги, когда попали в приют! У Дюши судороги случались, думали, загибается зверь. Ничего, отходились, отъелись на Алёниных харчах. День выплаты опекаемым месячного довольствия неотвратимо приближался. А денег нет, и взять неоткуда. Только оттуда, с той стороны...
Нормальная девушка поступила бы просто – попросила денег у хахаля, и нет проблем. Впрочем, привлекательной современной девушке и просить бы не пришлось. У нее по определению должен иметься такой вариант, чтобы деньги на девушкиной карточке вообще не переводились. Иначе это никакой не вариант, а «отстой» – так говорили поголовно все Алёнины шестилетки, за что она их строго отчитывала. Те извинялись, но смотрели с удивлением. Наверное, строгая красивая «тетя-педагог» казалась им странной.
Не только им. И если бы только казалась! Тогда ей бы не пришлось шнырять в иномирье после любого пустячного проигрыша. Алёна и была странной. А нормальной и современной – нет, не была. Во-первых, как уже было сказано, хахаля нет. Да, честно говоря, и не было никогда. Так, заступали иногда путь какие-то проходные персонажи, чистый отстой, прости господи. Заступали, мешали обогнуть стороной и двинуться дальше в достойном одиночестве. Тут же, едва зацепившись, начинали капризничать, качать права, улучшать и исправлять. Внушать чувство вины из-за собственной отстраненной невозмутимости. Скандалить, терять лицо. Затягивать в страсти, как в трясину. Алёну то и дело вышибало куда-то в сторону, вовне, откуда она с болезненной неловкостью лицезрела трагифарс оскорбленного самолюбия и инфантильного эгоцентризма. Утомительно и стыдно.
Во-вторых, она не любила деньги и не стремилась их зарабатывать. Просто они были ей нужны. Но это же не любовь, а насущная необходимость. И деньги ее не любили, утекали куда-то, ни интеллект не помогал, ни внутренняя дисциплина. Бабушка-гуманитарий в грезах видела единственную внучку экономистом. Сотрудницей планового отдела какого-нибудь крупного предприятия или лучше НИИ. Гораздо лучше НИИ. Достойная профессия, достойная жизнь. Бабушка сама очень достойно проработала всю жизнь в НИИ чего-то там очень важного – да, важного, но только в том, другом мире, где не знали слова «логистика», но, странное дело, не обрекали на вымирание целые города из-за неумения состыковать деятельность заводов-смежников. Но когда Алёна окончила школу (разумеется, с медалью, как еще можно окончить школу, если тебя обожает энергичная подтянутая бабушка-перфекционистка!), плановые отделы вместе с институтами уже растворились в едкой кислоте современности. Внучка, впрочем, послушно отправилась на экономический факультет заслуженного инженерного вуза, выбранного как за респектабельность, так и за близость к дому. Ей было, в общем, все равно. Это бабушка деятельно устраивала ее судьбу, втискивая собственные мечты в безобразные пресс-формы реальной жизни. Алёне нравилась математика. Она с увлечением училась поначалу, а когда математика кончилась, доучивалась легко и скучно, по привычке все доводить до конца да из любви к бабушке.
Господи, как она любила ее, свою восхитительную, взбалмошную, летящую, как военный парусник над волнами, упрямую и давящую бабушку! Она бы все сделала, чтобы только задержать ее еще немного на этом свете. Собственно, она едва не прожила ради нее чужую жизнь.
Сейчас жизнь уже не была чужой, но и своей стала не вполне. Алёна жила будто в редеющем тумане, ощупью, без конца сбиваясь, продвигалась к своей тропе. Шла по азимуту вполноги, не особенно и торопясь, стараясь распробовать все, что подбрасывала ей по капле да по травиночке жизнь, как нетронутая чаща. Несмотря на туристические ассоциации, человеком она оставалась сугубо городским, охотно ограничивая свой мир гигантской столицей, где родилась и выросла. Работала в доме детского творчества. Натаскивала дошколят и первоклашек по математике, не переставая дивиться и диким программам, и тому, что таких крох вообще надо в чем-то натаскивать, а в первую голову собственному выбору. Никогда ведь не считала себя чадолюбивой, да и платили, в сущности, копейки. Но репетиторствовать, дрессировать измученных выпускников и драть втридорога с их перепуганных родителей – это как с любовью, утомительно и стыдно, спасибо бабуле и ее грезам.
Влюбилась в собак. (Бабушка не держала домашних животных – негигиенично.) Работала в приюте, выгуливала плачущих брошенок, собирала деньги и подписи, чтоб не закрывали.
Ко всему, в Алёне открылись наследственные пороки. Деньги, деньги, будь они прокляты! У бабушки их, к слову, тоже никогда не было. Она была выше их, вот они и оставались где-то внизу, где кипели страсти, болели головы у несобранных людей и жадный быт высасывал из душ возвышенные устремления. А ведь бабушка часто наведывалась туда, на другую сторону. Что она там делала, если не деньги? Неужели просто глазела? Дышала другим воздухом, носила другое платье? Может, бабушке довольно было временами убегать в ожившую сказку, впервые задумалась Алёна. И застыла посреди хаоса сборов. Ей самой чужой мир не казался сказкой. Слишком рано она перевела отношения с ним в деловую плоскость. Это была захватывающая, можно сказать экстремальная, но при строгом расчете не слишком опасная работа, отличная альтернатива восьмичасовому сидению в офисе. Бабушка отлично воспитала свою осиротевшую внучку. Научила рассудочно рисковать, чуять броды, избегать всего обременительного, от денег до чувств, и четко отделять реальность от сказки. От той самой сказки, в которую с бескорыстным упоением, как птица, улетала сама.
Почему, бабушка? Почему ты так туго запеленала меня в шелковый кокон своей любви? Мама – она была совсем другая, легкая, светлая, непрактичная... И как же рано она ушла! Для внучки ты хотела иной судьбы, хотела долгой и безопасной, пусть даже скучной, жизни.
Алёна сильно, до искорок в глазах, зажмурилась. Поплевала через плечо. И продолжила суетливые сборы. Времени оплетать голову косами уже не осталось. Подходя к месту, не забыть распустить волосы, внушала она себе. Распущенные волосы – это смело. Только богатые, а значит, праздные женщины ходят распустехами. Даже шлюхи, хоть и не слишком изнуряются, все же собирают гривы в «хвост», демонстрируя: и мы не бездельницы, в гильдии состоим, подати платим. Опять же можно показать шейку и ушки, предлагая состоятельному кавалеру обременить то и другое камушками побогаче. Так что своевременно избавиться от «хвостика» – жизненная необходимость, потому как отказ пойти с клиентом, который не пьяный вусмерть, не больной и при деньгах, – должностное преступление.