Вместе с ними в покинутых пригородах стали селиться всякие странные типы.
Одним из них был Джон Исидор, который как раз брился, а телевизор в соседней комнате продолжал вопить и стенать в пустоту.
Джон забрел в эти места еще в первые послевоенные дни. В те мрачные времена все пришло в движение: сорванные с насиженных мест, в одиночку и группами, люди скитались из одной местности в другую. В тот период радиоактивная пыль выпадала неравномерно. Одни штаты были от нее почти свободны, другие просто задыхались. И население передвигалось в соответствии с перемещением пыли. Полуостров к югу от Сан-Франциско был сначала почти свободен от пыли, и очень многие спешили поселиться здесь. Когда появилась пыль, некоторые умерли, остальные уехали. Джон Р. Исидор остался.
Телевизор не умолкал.
— …воссоздавая безмятежную атмосферу штатов предвоенных дней! Штатов на юге страны! В качестве личного слуги или неутомимого помощника в работе, сделанный по индивидуальному заказу, гуманоидный робот, приспособленный специально для ваших личных уникальных нужд, для вас и только для вас, вручается вам по прибытии совершенно бесплатно, полностью подготовленный в соответствии с вашими указаниями, отданными перед отлетом с Земли. Он станет вашим верным безотказным спутником, будет разделять трудности величайшего и отважнейшего приключения, на которое отважилось человечество за всю историю…
Телевизор продолжал в том же духе без конца.
«Не опоздал ли я на работу?» — думал Исидор, царапая подбородок. У него не было исправных часов. Обычно он сверялся с сигналами по телевизору, но сегодня, судя по всему, был День международного обозрения. Во всяком случае, как утверждалось, наступила пятая — или шестая? — годовщина основания Новой Америки — главного американского поселения на Марсе, а телевизор Джона Исидора, будучи не совсем исправным, принимал только один канал — правительственный, национализированный в дни войны и оставшийся им и по сей день.
Оказалось, что Исидор вынужден теперь слушать официальную программу правительства в Вашингтоне, рассказывавшую об успехах колонизации ближайшей к Земле планеты Солнечной системы.
— Послушаем миссис Мегги Клегмен, — предложил Джону диктор на экране.
Но Джон хотел всего лишь узнать, который час.
— Миссис Клегмен, совсем недавно эмигрировавшая на Марс, в записанном на пленку в Нью-Йорке интервью, сказала следующее: миссис Клегмен, как вы считаете, сильно ли отличается жизнь на зараженной радиацией Земле от жизни здесь, на новой планете, полной всевозможных перспектив?
Последовала пауза, потом усталый, хриплый голос женщины средних лет сказал:
— Я думаю, что меня и нашу семью из трех человек больше всего поразило… достоинство.
Диктор спросил:
— Достоинство, миссис Клегмен?
— Да, — ответила она, в настоящее время бывшая жительница Нью-Йорка, — это трудно объяснить. Иметь слугу, на которого можно положиться в эти беспокойные времена, — я нахожу, что это очень ободряет.
— А на Земле, миссис Клегмен, в прошлом, вы не опасались оказаться в числе классифицируемых как… «специал»?
— О, мы с мужем страшно беспокоились, просто ужасно. Конечно, сейчас, когда мы эмигрировали, все эти волнения позади, и, к счастью, навсегда.
«И для меня они исчезли навсегда, — кисло подумал Джон Исидор. — И мне даже не понадобилось эмигрировать». Он числился в ряду специалов уже более года, и не только с точки зрения нарушенных генов, которые он носил.
Более того, он провалил тест на минимум умственных способностей, что делало его, говоря простыми словами, недоумком.
На Джона Исидора низверглось презрение трех обитаемых планет, но, несмотря на это, он остался в живых.
У него была работа — он водил фургон доставки животных при фирме по ремонту поддельных животных «Ветеринарная лечебница Ван-Несса». Мрачный его босс Ганнибал Слоут относился к нему как к нормальному человеку, за что Джон был ему очень благодарен. «Жизнь неопределённа, не вызывает сомнений лишь смерть», — любил говорить мистер Слоут иногда. Исидор, хотя и слышал это уже не однажды, смутно понимал смысл этих слов. В конце концов, если недоумок способен разбираться в латыни, то он перестает быть недоумком.
Сам мистер Слоут признал истину, когда ему было указано на данное обстоятельство.
Имелось, кроме того, множество бесконечно более глупых недоумков, чем Джон Р. Исидор, которые вообще не могли работать и постоянно обитали в специальных заведениях, вроде причудливо названного «Института особых трудовых навыков». Слово «особых», как всегда, напоминало о природе обитателей данного заведения.
— …но ваш муж не чувствовал, — говорил диктор на телеэкране, — что, одевая дорогой и неудобный свинцовый гульфик, он надежно предохраняет себя, не так ли, миссис Клегмен?
— Мой муж… — начала миссис Клегмен.
В этот момент, завершив бритье, Исидор вошел в другую комнату и выключил телевизор.
Тишина навалилась на него со стен, с поломанной мебели. Она смяла его всей своей ужасной мощью, словно питаемая гигантской электростанцией безмолвия. Она поднималась от пола, от серого вытертого ковра, покрывавшего все пространство комнаты — от стены до стены. Ее выпустили на волю поломанные кухонные принадлежности, мертвые хозяйственные устройства, которые не работали уже тогда, когда в квартире появился Джон Исидор. Не горевшая лампа-торшер в гостиной источала тишину, которая смешивалась с тишиной, опускавшейся с потолка. Ей удавалось выливаться из любой вещи, словно тишина собиралась подменить собой материальные предметы.
Тишина атаковала не только уши, но и глаза. Стоя рядом с безмолвным телевизором, Джон не только слышал, но и видел тишину, словно она была живым существом. Он и раньше подобным образом ощущал суровое ее приближение — когда тишина приходила, она врывалась неожиданно, бесцеремонно, явно не в силах ждать. Безмолвие мира не в состоянии было совладать с собственной жадностью, больше не было в состоянии совладать и теперь, когда оно практически победило.
«А другие, — думал он, — те, которые остались на Земле, как они воспринимают образовавшуюся пустоту? Или здесь все дело в особенностях моей биологической структуры, в недостатках моего сенсорного аппарата? Это интересный вопрос». Но с кем он мог обменяться своими наблюдениями?
В этом слепом и глухом доме с тысячью незанятых квартир он жил одиноко, чувствуя, как дом, подобно своим собратьям, день за днем превращается во все более ужасную и безнадежную жертву энтропии. В конечном счете все содержимое дома превратится в однородную безликую массу, в пудинг из бесполезного хлама, который заполнит все комнаты от пола до потолка, а потом и сами побежденные дома превратятся в бесформенную массу, погребенную под всепроникающей пылью.
К тому времени он сам, конечно, уже умрет. Это тоже было довольно интересным в перспективе явлением, которое занятно было предчувствовать, стоя в гостиной один на один с безмолвной, всепроникающей тишиной.
Наверное, лучше было бы снова включить телевизор, но вся эта реклама, направленная на оставшихся еще регуляров, вызывала у него чувство страха. Она напоминала о несчетных путях и возможностях, закрытых для него, специала.
Он был им не нужен. Он не смог бы даже эмигрировать, если бы и захотел.
Так зачем все это слушать? К черту их всех вместе с колонизацией! Хоть бы там, в колониях, началась война! Тогда там все кончится так же, как и на Земле. Все эмигрировавшие окажутся специалами.
«Ладно, — подумал он. — Я иду на работу».
Он потянул ручку двери — и перед ним открылся неосвещенный холл.
Джон тут же отпрянул назад, бросив лишь взгляд на безмолвный вакуум, в который был погружен весь дом. Да, она ждала его в засаде, эта сила, которую он явно чувствовал. Она пронизывала и его квартиру. «Бог мой!» — подумал он, закрывая дверь. Он не был готов еще к длинному путешествию по гулким лестницам на самую крышу, где его не будет ждать животное. Эхо собственных шагов, эхо пустоты. «Пора взяться за рукоятки», — сказал он себе и прошел в гостиную к черному эмпатическому ящику.