В толпе раздались смешки. Гэлли дико оглянулся вокруг, лицо его запылало. Он опять уставился на Томаса, с ненавистью сведя брови и наморщив свой уродливый нос.
— Давай вали наверх, — сказал он. — И держись от меня подальше, отрыжка вонючая. — И он снова ткнул пальцем в сторону лестницы, не отрывая, однако, глаз от Томаса.
— Отлично. — Томас ещё раз огляделся — одновременно смущённо, недоумённо и яростно. Кровь бросилась ему в лицо. Его никто не остановил, не предостерёг — кроме Чака, который стоял у входной двери и предостерегающе качал головой.
— Не стоило бы тебе этого делать, — сказал мальчик. — Ты новичок, тебе нельзя туда.
— Иди-иди, — подначивал Гэлли.
Томас уже раскаивался в том, что вообще вошёл внутрь этой хибары, но, как бы там ни было, ему необходимо было переговорить с Ньютом.
Он отправился наверх. Под его тяжестью стонала и скрипела каждая ступенька — в любую минуту он мог провалиться сквозь прогнившие доски. Он повернул бы обратно, если бы не боялся попасть в неловкое положение. Поэтому он продолжал подниматься, вздрагивая при каждом подозрительном скрипе. Лестница достигла площадки и повернула налево. Дальше шла ограждённая перилами галерея, на которую выходили двери нескольких комнат. Только из-под одной из них сквозь щель выбивалась полоска света.
— Превращение! — крикнул снизу Гэлли. — Радуйся, образина, тебя оно тоже не минует!
Издёвка словно придала Томасу храбрости: он подошёл к освещённой двери, не обращая внимания на скрипучие доски пола и гогот внизу. Юноша отгораживался от непонятных слов, старался подавить истекающую из них угрозу. Протянул руку, повернул латунную ручку и вошёл.
В комнате, склонившись над кроватью, стояли Ньют и Алби. На кровати кто-то лежал.
Томас подался вперёд, чтобы получше рассмотреть, из-за чего вся эта суматоха. Но когда он увидел больного, у него похолодело в груди. В горле застрял ком, который он безуспешно пытался проглотить.
Достаточно было нескольких секунд, чтобы это зрелище преследовало его отныне всю жизнь. Искорёженное болью тело содрогалось в агонии. Грудь больного, ничем не прикрытая, чудовищно вспухла. Напряжённо выпирающие из-под мертвенно-бледной кожи верёвки вен, болезненно зелёного цвета, словно сетью покрывали всё тело мальчика. Многочисленные лиловые отёки, опухоли, кровавые царапины не оставляли на нём живого места. Налитые кровью глаза вылезли из орбит и всё время двигались, ни на чём не фокусируясь. Алби прыгнул, закрывая картину от взора Томаса, но она уже запечатлелась в его мозгу. Стоны и вопли больного терзали уши, пока Алби выталкивал его из комнаты.
Алби плотно захлопнул за собой дверь и набросился на Томаса:
— Какого ты тут ошиваешься, Чайник? — заорал он, губы его побелели от ярости, глаза пылали.
Томасу стало не по себе.
— Я... гм... хотел поговорить... — промямлил он, не в состоянии придать хоть сколько-нибудь решимости своим словам — внутренне он уже пошёл на попятный. Что происходит с больным мальчиком? Томас бессильно облокотился о перила галереи и уставился взглядом в пол, не зная, что предпринять дальше.
— А ну-ка забирай отсюда свои яйца и пошёл вниз! — приказал Алби. — Чак тебе поможет. Если я ещё раз увижу тебя до завтрашнего утра, то до следующего ты уже не доживёшь. Собственноручно сброшу тебя с Обрыва. Усёк?
Томас был так перепуган и унижен, что почувствовал себя размером с жалкую мышь. Без единого слова он проскользнул мимо Алби и припустил вниз по ветхой лестнице, на каждом шагу опасаясь провалиться. Он проигнорировал встретившие его внизу пристальные взгляды — особенно буравил его Гэлли — и вышел наружу, потянув за собой Чака.
Ох, как он их ненавидел! Всех. Кроме Чака.
— Пойдём-ка от этих козлов подальше, — сказал он, и вдруг ему пришло в голову, что, возможно, Чак — его единственный друг в этом сошедшем с ума мире.
— Пойдём! — чирикнул Чак, заметно повеселев — словно его приводило в восторг то, что он кому-то нужен. — Но сначала тебе не мешало бы разжиться у Котелка какой-нибудь едой.
— Не знаю, смогу ли вообще когда-нибудь что-либо съесть. — Не после того, что он сейчас видел.
Чак кивнул.
— Сможешь, ещё как. Встречаемся у того же дерева. Через десять минут.
Томас был рад убраться подальше от этого дома и без возражений направился к дереву. Он пробыл здесь так мало — собственно, эта жизнь была теперь единственной, которую он знал — а ему уже хотелось как можно скорее вырваться из этого места. Ну хотя бы что-нибудь вспомнить о прежней жизни! Ведь была же она у него? Мама, папа, друзья, школа, хобби... Девушка?
Он несколько раз хорошенько сморгнул, пытаясь стереть стоящую перед мысленным взором картину, которую только что наблюдал в бараке.
Превращение. Гэлли назвал это Превращением.
Холодно не было, но Томаса ещё раз пробрала дрожь.
ГЛАВА 4
И снова Томас сидел, опершись спиной о ствол, и ждал Чака. Он внимательно обвёл взглядом весь Приют — это новое вместилище кошмаров, в котором ему, по всей вероятности, предстоит жить. Тени от стен значительно удлинились, постепенно карабкаясь по покрытым плющом камням на противоположной стороне.
По крайней мере, теперь можно определить стороны света. Деревянное сооружение нахохлилось в северо-западном углу, накрытое постепенно наползающей тенью, роща зеленела в юго-западном. Огород, на котором кто-то ещё горбатился над грядками, захватывал весь северо-восточный угол Приюта. Животные помещались в юго-восточном углу, откуда доносились мычание, квохтанье и блеяние.
Точно посередине двора зиял по-прежнему открытый люк Ящика, будто зазывая спрыгнуть обратно и отправиться домой. Неподалёку от него, около двадцати футов к югу, находилось приземистое, сложенное из бетонных блоков здание, единственным входом в которое служила массивная стальная дверь. Окон не было. Дверь открывалась при помощи круглой ручки — поворотного колеса наподобие тех, что имеются на подводных лодках. Несмотря на только что пережитое, Томас испытывал противоречивые чувства: желание узнать, что там, за дверью, и страх при мысли о том, чтó он мог бы там обнаружить.
Не успел юноша как следует приглядеться к четырём широким проёмам в стенах, окружающих Приют, как появился Чак, нагружённый парой сэндвичей, несколькими яблоками и двумя металлическими кружками с водой. К своему удивлению, Томас почувствовал облегчение — в этом странном месте он не был одинок!
— Котелку не сильно понравилось, что я сделал набег на его кухню до ужина, — сказал Чак, присаживаясь под деревом и махнув рукой Томасу, мол, давай, присоединяйся. Тот сел, схватил сэндвич и... заколебался. Ужасная, терзающая душу картина происходящего в бараке, вновь встала перед глазами. Но вскоре голод одержал верх, и он вонзил в сэндвич зубы. Рот наполнился восхитительным вкусом ветчины с сыром и майонезом.
— Ой, класс... — промычал Томас. — Я, оказывается, помирал с голоду.
— А я что говорил? — Чак вовсю уминал свой сэндвич.
Прожевав, Томас, наконец, задал давно мучивший его вопрос:
— Что происходит с этим парнем, Беном? Он даже выглядит уже не как человек.
Чак уставился на дом.
— А кто его знает... — уклончиво пробормотал он. — Я же его не видал.
Томас был уверен, что толстячок кривит душой, но настаивать не стал.
— Ладно, уж поверь мне, ничего хорошего ты бы и не увидел, — сказал он и вгрызся в яблоко.
Огромные проёмы в стенах не давали ему покоя. Хотя с того места, где они сидели, толком нельзя было ничего разглядеть, но ему казалось, что края каменных выступов, обрамлявших наружные коридоры, выглядят как-то странно. Когда он смотрел на высоченные стены, голова у него кружилась, словно он парил над ними, а не сидел у их подножия.