Эксперт выслушал Лео, уверявшего, что он адаптируется, что жалоб у него нет и что он сожалеет о содеянном. И пришел к выводу, что Лео спокоен и уравновешен, как он и предполагал, изучая материалы дела. Этому ребенку здесь не место, это ребенок из хорошей семьи, с хорошим окружением, у него прекрасные шансы исправиться.
Заключение он написал благоприятное.
Конец июля, около четырех часов дня. Почему здесь так мало скамеек, где можно было бы посидеть, и почти негде укрыться от солнца? Лео смотрит на других заключенных, на своего последнего сокамерника, Г. Л., – третьего с тех пор, как Лео тут. Г. Л. пятьдесят лет, он убил бывшего партнера по бизнесу, нанеся ему двадцать два удара ножом. Это неприметный, образованный человек, который каждое утро варил кофе, пек пироги, он следит за чистотой ногтей, играет в шахматы и как-то сказал Лео: «Я бы мог быть твоим отцом». Мысль об этом долгое время преследует Лео. Он думает, что их поместили в одну камеру – убийцу средних лет и юношу, впервые преступившего закон, – потому, что у них есть что-то общее: оба принадлежат к довольно высоким кругам общества, говорят на одном языке. Остальные тут из очень скромных или неблагополучных семей, с трудом читают, пишут и едва в состоянии выражать свои мысли. Лео не испытывает к Г. Л. никаких теплых чувств. Тот его пугает. У него не бывает посетителей, семья прервала с ним общение, и он пытается создать новую, обнимая Лео за шею и постоянно называя его «сынок». Лео это очень не нравится, но он не решается просить о переводе в другую камеру. Кто знает, как Г. Л. отреагирует.
Сейчас он не отстает от Лео ни на шаг. Болтает без умолку, комментируя вопли с четвертого этажа, где заключенные с нетерпением ждут своей очереди на прогулку. Адская музыка. Если бы только Лео мог ее выключить, нажать на кнопку «Стоп», но единственное, что он может, – закрыть глаза и нюхать свой рукав. В последний раз мать принесла ему белье, которое успокаивающе пахло лавандой, его футболка до сих пор пропитана этим запахом. Если напрячь воображение, можно представить себе фиолетовые поля, раскинувшиеся вокруг его дома.
– Готье!
Он оборачивается: на другом конце двора охранник, стоя за воротами, жестом подзывает его к себе.
– Это из-за таблеток, – негромко говорит один из заключенных. – Ты спалился, приятель.
Лео колеблется, в его голове проносятся мысли о психологе, о матери, о карцере.
– Я ничего не сделал, – говорит он.
Но надзиратель его не слышит, и Лео приходится подойти.
– Ты выходишь, придурок. Для тебя все закончилось.
– Черт! – вырывается у Лео. – Не может быть.
Г. Л. издали смотрит на него.
– Да нет, может. Ну что, жизнь прекрасна? Тебя отпускают, приятель. Вали в канцелярию, заполнишь бумаги, получишь обратно свои вещи, пройдешь последний обыск и к ужину будешь дома.
– Черт, черт! – повторяет Лео, пытаясь выиграть время и успокоить бешено колотящееся сердце.
Он бросает последний взгляд на тюремный двор, на десятки людей, с которыми он жил, среди которых выживал два с половиной месяца (или два века?). Ему хочется сказать, что он их не забудет, попросить прощения у тех, кого бил, но в реальности все иначе. Тюрьма отказывается от него, она извергает из себя так же внезапно, как и проглотила, он должен уйти, свалить, оставить все позади меньше чем за секунду.
– Ну и в чем дело? Если передумал, все можно отменить, – усмехается надзиратель.
И Лео, бросив взгляд на синее небо, наконец улыбается – по-настоящему, черт подери.
Анна узнает новость в аптеке. Мэтр Хамади звонит ей после обеда: судья подписал постановление об освобождении, Лео скоро выйдет. Ее охватывает пьянящая дрожь. Лео выходит на свободу, но когда – завтра, в выходные, на следующей неделе?