Но когда она звонит в лабораторию, директор говорит, что должность, к сожалению, уже занята.
– Мы договаривались вернуться к этому разговору до лета, мадам Готье, но от вас не было никаких вестей. А сейчас уже середина октября!
Она начинает рыдать прямо во время разговора. Лео, вернувшийся к обеду, застает ее в оцепенении, прислонившейся к буфету с телефоном в руке. Он спрашивает:
– Мам, с тобой все в порядке?
– Слишком поздно, – отвечает она.
Она думает о своей матери, которая умерла 15 октября. Этот день невозможно забыть по многим причинам, но особенно потому, что 15-е – ее именины, день Святой Терезы. Анна всегда задавалась вопросом, совпадение ли это или мать пыталась ей этим что-то сказать. Когда она захотела узнать точную причину смерти, ей сказали, что сердце матери просто остановилось. Может, сердце останавливается, когда уже нет ни настоящего, ни будущего? Анна чувствовала себя отчасти виноватой, она знала, что мать совершенно одна, но все равно не навещала ее. Это было не равнодушием, а необходимостью: она защищала себя, как всегда – сама, поскольку мать не могла защитить ее. Анна думает о надгробии, простой плите из серого мрамора, заказанной по телефону; сотрудник похоронного бюро предложил добавить венок неувядающих цветов – искусственных, понятное дело. Тереза Лакур хотела, чтобы ее похоронили на маленьком, унылом и продуваемом ветрами кладбище, недалеко от дома, где она прожила бо́льшую часть жизни, – а вот ее муж потребовал, чтобы его кремировали и развеяли прах в саду, скромно называвшемся «Сад памяти», где он смешался бы с прахом бездомных, нищих, неизвестных.
Анна вдруг понимает: мать надеялась, что дочь будет чаще приходить на ее могилу, чем к ней живой.
– Мам, – волнуется Лео. – Тебе нужно на воздух. Иди прогуляйся. Если хочешь, я пойду с тобой. Вот увидишь, мы справимся. Ошибки можно исправить, просто иногда на это требуется время, вот и все. У меня будет хороший год, мам. Я поступлю в ту высшую школу, как и собирался, папа сможет гордиться мной, и все будет хорошо.
Он прижимает ее к себе, целует в шею.
– Я говорила тебе, – спрашивает Анна, – что твоя бабушка умерла в день своих именин?
Когда Анне исполняется шестнадцать лет, она расцветает. Последние дефекты кожи исчезают, тело будто завершает процесс метаморфоза. Ее красота завораживает и почти пугает: темные глаза, пухлые щечки и кукольное личико все еще остаются детскими, резко контрастируя с налившейся грудью, тонкой талией и широкими бедрами. Парни становятся все смелее. Одному из них как-то удается уговорить ее пойти к нему домой вместе с компанией друзей: двух учителей нет, и нужно убить три часа до урока русского, которым заканчивается день. Парень живет в огромной квартире недалеко от школы. Анна идет вместе с ними, потому что в компании есть и девочки, и никто из них не похож на чудовище, и она видит, как им весело вместе, и смущенно думает, что и ей, наверное, тоже можно веселиться. Она идет с ними, потому что делать больше нечего, потому что в это время в общем классе для тех, у кого нет уроков, всегда полно народу, потому что на улице дождь и еще потому, что она не знает, как отказаться. Дома у того парня алкоголь и музыка. Все пьют, танцуют, поют посреди дня, она неподвижно сидит на диване, и вот он садится рядом, гладит ее по волосам, целует в щеку, он нежный, шепчет ей, что она прекрасна, и когда он запускает руку ей под блузку, он удивлен отсутствием реакции, обычно девушкам не нравится, если слишком торопишься, а в отношениях еще нет ясности. Хотя вообще-то, едва он увидел Анну, когда она впервые вошла в класс, он понял, что она другая, и ему нравится загадочность, дополняющая ее неповторимую, волнующую красоту.
Он предлагает ей пойти туда, где потише, и она соглашается. У себя в комнате он подводит ее к кровати, начинает раздевать, покрывает ее грудь поцелуями, спрашивает:
– Ты это уже делала?
– У меня это в первый раз, – отвечает она.
– Не волнуйся, я буду осторожен. Скажи, если будет больно.
Через пять минут он выходит из нее, она за все это время даже не пошевелилась, она очень старалась, но ее мысли, как всегда, куда-то ускользали.
Парень рассержен.
– Мне плевать, если ты уже это делала. Мы же в двадцатом веке живем! Но только не считай меня идиотом. Ты далеко не девственница.
– Это в первый раз, – повторяет Анна, с трудом приходя в себя.
Он качает головой, надевает штаны, застегивает ширинку, вздыхает. Что ж, ладно, в первый так в первый. И возвращается в гостиную.