– И как же вы?.. – Я снова осеклась, не договорив.
Из-под белёсых ресниц плеснуло расплавленным золотом, и купол вокруг меня рефлекторно сомкнулся, не впуская чужие воспоминания – даже теперь, спустя немыслимое количество лет причиняющие дискомфорт.
– Призвавшая меня не столько искала силы и удовольствий, сколько утоляла любопытство, – мягко-мягко ответил мастер, будто боялся повредить мне словами. – Сперва мы долго, очень долго беседовали; мои размышления удивляли и развлекали её. Я же медленно осознавал, сколько внутри меня самого алчности до жизни, сколько дикости и жестокости.
Ох… Это многое объясняло.
Всё-таки не зря мне казалось, что идеи и принципы, которые Оро-Ич постепенно прививал в Лагоне, сильно обогнали в гуманитарном плане не только этот мир, но и мой родной. Взять хотя бы свободный обмен научной информацией – нам до такого ещё расти и расти.
Мастер искоса посматривал на меня; из его пиалы, отставленной и забытой, азартно и совершенно бесшумно лакали шрахи, сталкиваясь носами.
– Ты думаешь обо мне слишком хорошо, Трикси Бланш, – качнул головой Оро-Ич. – Я совершил достаточно ошибок и продолжаю их совершать.
– Например, как с той болезнью, которая передаётся через взгляды?
Он сощурился, явно считывая мои воспоминания; мысли на мгновение спутались.
– Ингиза часто делает поспешные выводы. Я не создавал болезнь, точнее, создавал не болезнь; однако, признаюсь, в те времена я был ещё слишком неопытен и упустил из своих рук опасную магию. Её извратили, использовали, и целый материк опустел. А ведь мне казалось, что я сотворил нечто прекрасное, что приблизит этот мир к моему… – Мастер ненадолго умолк. – Сейчас моей силы хватит, чтобы очистить горы от свободных кланов или поднять со дна океана затонувшие земли. Но будет ли это благом? Я силён, Трикси Бланш, но не всеведущ; я не могу принять на себя эту тяжесть – решать за всех. И ещё… – понизил он голос, и меня пробрало дрожью. – Я долго искал свой истинный мир. И однажды нашёл его – десятки планет, выжженных и остывших, миллиарды оборвавшихся судеб. Что погубило его, мне неведомо.
Никаких выводов вслух мастер не сделал, но этого и не требовалось – мораль лежала на поверхности. Долгое время он изменял Лагон по образу и подобию родного мира, а затем увидел, к чему может привести такой путь.
Наверное, кто угодно мог отчаяться и опустить руки. Или ожесточиться. Или сойти с ума.
А он продолжал действовать.
– Женщина, которая вас призвала… – медленно проговорила я, не зная, как вернуться к разговору, с чего заново начать.
– Мертва.
– А…
Я осеклась.
«А другие?»
«Ваши друзья?»
«Семья?»
«Вы кого-то любили тогда?»
Нет. Язык не повернётся спросить – слишком личное, слишком выстраданное. Мне, эмпату, и раньше было почти болезненно ясно, какая бездна возраста и опыта лежит между нами, но сейчас я прочувствовала её иначе. Точно ступила наугад во мраке – и ухнула в пустоту, и лечу, кувыркаясь, вниз, а дна всё нет. Сколько потерь и смертей он перенёс, сколько раз наблюдал, как рушится мир…
Немыслимо, буквально немыслимо – пытаешься представить, а разум отказывает.
– Тебя что-то удивляет, Трикси Бланш?
Хороший вопрос.
– Неравнодушие, наверное, – честно попыталась я облечь в слова смутное ощущение, поднимающееся изнутри. – Вы можете делать… ну, что угодно. Но почему-то заботитесь о Тейте. И обо мне. И о многих других тоже. Почему?
Мастер не сразу ответил. Он глухо постучал пальцем по полу, подманивая шрахов; рыжий наглец тут же подбежал и поднырнул под большую ладонь, а его чернобурая подружка настороженно косила глазом, продолжая облизывать пустую уже пиалу. Тишина давила на уши, и подумалось вдруг, что этому миру ужасно не хватает часов.
Не ради определения времени, а чтоб тикало что-то в такие тягостные, давящие минуты.
– Иногда мне снится сон, всегда один и тот же, – заговорил он наконец. – Там я бессмертен – так, словно смерти нет, как нет времени для твоего друга Лао. И новые миры ждут меня за каждой открытой дверью, и не нужно никаких усилий, чтобы перейти грань, только намерение. Мне снится бесконечное странствие, и я знаю, что настанет срок – и сон сбудется, но это случится не раньше, чем я покину Лагон навсегда. На это меня обрекает моя суть – неугасающая жажда жизни. Но я никогда не вижу того же пламени в других.
Взгляд его вдруг потемнел и наполнился… нет, не жалостью, а иным чувством, в основе которого была любовь – незнакомого мне свойства, всеохватывающая и глубокая, словно океан. Я захлебнулась вдохом; стало ясно, отчего Ингиза боялся встретиться с мастером лицом к лицу, а ещё – из чего рождалась та сумасшедшая, непреодолимая привлекательность.