— Доктор Френдли говорит, что есть шанс.
— Он имел в виду, что есть шанс прокатиться с ветерком на «Шэдоу Форде».[27] — Опять мой пейджер подает голос, и я опять вырубаю звук. — Твои «шансы» — это пятьдесят процентов на то, чтобы выжить после операции, и десять на то, чтобы протянуть еще пять лет. Но, скорее всего, ты загнешься еще до наступления лета.
Скилланте по-обезьяньи вцепился в мою руку:
— Медвежья Лапа, ты мне поможешь?
— Попробую. Дай отбой своему приятелю.
— Мне только пережить операцию.
— Я же сказал: попробую. Дай отбой.
— Если я живым выйду отсюда, слова никому не скажу, обещаю. Могила. А жить вечно я не собираюсь.
— Эй! Что за разговорчики? — раздался голос за моей спиной.
В палату вошли двое. Врач-ординатор — долговязый, усталый на вид, в операционной одежде, и второй — жирный кот пятидесяти пяти лет. Я их видел в первый раз. Жирный, пышущий здоровьем кот демонстрировал тот еще зачес: длинная прядь, несколько раз уложенная вокруг плеши. Но интересно было не это.
Куда интереснее был его короткий, до бедер, лабораторный халат в заплатах с названиями лекарств, что-то такое в стиле NASCAR.[28] Кожаных заплатах. И каждая, прошу заметить, имела непосредственное отношение к соответствующей части тела. Зозоксазокс — поверх сердца, ректилий — в области сигмовидной прямой кишки и так далее. А над промежностью, разрезанной надвое полами халата, красовался небезызвестный логотип пропулсатила, средства для восстановления эрекции.
— Потрясный, — говорю, — халат.
Кот взглянул на меня, пытаясь определить, нет ли в моих словах издевки, но я и сам не понимал, а уж он тем более. Поэтому он ограничился вопросом:
— Вы из медперсонала?
— Да.
— Я доктор Френдли.
Вот те на. Если бы этот тип был автомехаником, я бы не доверил ему свою машину.
— Этого пациента я забираю на предоперационное обследование, — заявил он. — Проверьте его на готовность.
— Он готов, — отвечаю. — Про НПР даже слышать не хочет.
Доктор Френдли опустил руку мне на плечо. А маникюрчик-то что надо.
— Конечно не хочет. И не стоит лизать мне задницу. Не отбивайте хлеб у моих подчиненных.
Я молча на него глянул.
— Если вы мне понадобитесь, я вас вызову по пейджеру, — сказал он.
Я мысленно искал предлог, чтобы остаться, и не находил. Во-первых, когда доктор Френдли повернулся ко мне спиной, меня отвлекла заплата в области почек, рекламировавшая маринир; а во-вторых, мне мешал сосредоточиться резкий запах, исходивший от его врача-ординатора.
Наконец сообразив, я обернулся и увидел воспаленные глаза и синяки под ними.
— Хирург-призрак?
— Ага, — ответил он. — Спасибо, что дали мне поспать.
Запашок был тот еще.
— Постарайся не окочуриться до моего возвращения, — бросил я на ходу Скилланте и вышел из палаты.
Я покидаю Анадейлское крыло под пронзительный вой в моем левом ухе.
Я пытаюсь представить, какой совет дал бы мне профессор Мармозет,[29] «Мудрейший из Мудрых».
У меня почти срывается с губ: Профессор Мармозет!!! Что же мне делать, блин???
Я мысленно вижу, как он качает головой. Чтоб я знал, Ишмаэлъ.[30]
Ёпт. Я достаю свой мобильный, произношу вслух «Мармозет» и нажимаю на кнопку быстрого набора.
Проходящая мимо медсестра говорит:
— Здесь нельзя пользоваться сотовыми телефонами.
— Само собой, — соглашаюсь я.
В трубке неожиданно хриплый и такой сексуальный женский голос произносит:
— Привет. Я «Файрфокс», автоматическая служба секретарей-телефонисток. Кто вам нужен?
Этакий зов влагалища.
— Мармозет.
— Профессор Мармозет не берет трубку. Поискать его?
— Да, — говорю я этой шалаве.
— Пожалуйста, назовите свое имя.
— Ишмаэль.
— Минуточку, — отвечает «Файрфокс». — Не хотите ли послушать музыку, пока ожидаете у телефона?
— Засунь ее себе знаешь куда, — говорю ей.
Но моя шутка пропала даром. В трубке уже звучит песня Стинга.
— Я не смогла его найти, — через какое-то время снова прорезается «Файрфокс». — Оставите сообщение?
— Да. — Обидно до слез, что приходится вести беседу с этим чудовищем.
— Пожалуйста. Можете начинать свое сообщение.
— Профессор Мармозет... — начинаю я.
Вдруг что-то пикнуло. Тишина. Жду несколько секунд. Ничего не происходит.
— Профессор Мармозет, — говорю еще раз. — Я не знаю, то был сигнал, что меня записывают или что перестали записывать. Это Ишмаэль. Мне очень надо с вами поговорить. Пожалуйста, позвоните мне по телефону или на пейджер.
Я оставляю оба номера.
Уже не помню, когда я последний раз давал кому-то номер своего мобильника.
Я хочу позвонить Сэму Фриду, благодаря которому я оказался в этой шарашке, но он уже ушел на пенсию, и я не знаю, где его искать. А разговаривать с его преемником у меня нет никакого желания.
Тут мой пейджер снова подает голос. Я смотрю на дисплей в надежде, что Мармозет отозвался на мои мольбы, но это всего лишь каламбурное напоминание о том, что самая скверная ситуация может оказаться еще хуже:
«ТЫГ ДЕ? НЕ ПРИ ДЕШЬ НА ЛЕТУЧКУ, ЩИТАЙ ТЫ УВОЛЕН».
Даже в хороший день нашей летучке я предпочту разговор со страховым агентом. А тут велик риск, что какой-то чмо, о котором я и думать забыл, может меня пришить за милую душу.
Словом, ПРИ ДЕШЬ-НЕ ПРИ ДЕШЬ, все равно тебе ПЗДЦ.
ГЛАВА 6
В следующий раз, когда вы окажетесь на Сицилии, мой вам совет: уеб...те. Чем скорее, тем лучше. С тех пор как римляне сожгли там леса и сровняли холмы, чтобы выращивать пшеницу поближе к Апеннинам и подальше от саранчи, это гиблое место. Даже «краснорубашечники» Гарибальди, освобождая Италию, оставили Сицилию в кандалах. Не расставаться же с таким сокровищем.
В течение столетий среди сицилийцев сформировалось три ярко выраженных социальных класса. Крепостные, и этим все сказано. Землевладельцы, весьма редко приезжавшие в свои усадьбы. И надсмотрщики, этакий класс паразитов, коим было позволено вытворять с крепостными все, что заблагорассудится, лишь бы те давали прибыль.
В отсутствие хозяев в усадьбах жили надсмотрщики. В период Оттоманской империи их называли майва, что значит «индюки». Позднее из этого слова получилась мафия.
В начале двадцатого века, когда сицилийцы начали эмигрировать в Америку, где они в основном собирали бумажный мусор в районе Нижнего Ист-Сайда на Манхэттене, за ними увязалась мафия сосать их кровушку. Если в период сухого закона от нее вроде как была определенная общественная польза, то затем вся ее деятельность вновь свелась к шантажу и угрозам насилия. Некто Саль Манцаро по кличке Маленький Цезарь, большой поклонник римской истории, даже обзавелся личной армией, где воинские звания звучали на итальянский манер: capodecini,[31] consiglieri.[32] Ситуация в Нью-Йорке стала выходить из-под контроля, и тогда в дело вмешалось ФБР. От разгрома мафию тогда спас мусорный бизнес. По невыясненным причинам, возможно связанным с тем, что, в отличие от государственных, частным компаниям проще нарушать закон о сбрасывании отходов в городской черте, в 1957 году муниципальные власти Нью-Йорка прекратили собирать отходы коммерческих предприятий. Всех, раз и навсегда. Впервые за сто лет. Тут же компании, поголовно ударившись в экспортный бизнес, завалили город горами гниющего мусора, вывезти который можно было только большущим траком.
Мафия заинтересовалась траками еще во времена сбора бумажного мусора. Трак медлителен, далеко не уедет, а водителя легко запугать. К середине шестидесятых прошлого века нью-йоркская мафия отработала четкую схему: профсоюзы мусорщиков, которые ею контролировались, периодически бастовали против мусорных компаний, которыми она же владела, а в это время мафиозные боссы наблюдали со стороны за тем, как мэр вынужденно поднимал ставки за сбор мусора во избежание эпидемии из-за расплодившихся крыс.
27
Намек на известного гонщика «Формулы-1» Питера Ревсона, который разбился в 1974 году во время тест-драйва на «Гран-при» в Йоханнесбурге. (Прим. пер.)
29
Говорящее имя: обезьянка игрунок, или мармозетка. Диковинное, ни на что не похожее существо. (Прим. пер.)
30
Ишмаэль — мое кодовое имя в рамках федеральной программы защиты свидетелей ( WITSEC ), штуки, прямо скажем, полезной. Но, кроме профессора Мармозета, меня так никто не называл.