— Ну, допустим.
— Если бы, вкалывая рядом с ними, ты заработал силикоз, ты бы свистел с утра до вечера.
— Нифигос.
— Вот так.
Рядом с ним я почувствовал себя профессором Мармозетом.
Мы обнаруживаем Мосби на территории Риверсайд-парка, в павильоне из песчаника, нависающем над Гудзоном. Великолепный вид портят неприятные порывы ветра с брызгами в лицо. Даже пластмассовые сабо тебя не защищают. Снег летит сверху, взвихривается с земли. У нашего беглеца побелели волосы и ресницы.
— Как дела, мистер Мосби? — пытаюсь я перекричать ветер.
Он с улыбкой поворачивается ко мне:
— Как обычно, доктор. А что у вас?
— Вы знакомы с Мершоном?
— Конечно, — отвечает Мосби, не глядя в его сторону. — Скажите, доктор, почему нас так тянет к реке?
— Не знаю, — говорю. — Наверно, я пропустил эту лекцию в медицинской школе.
— Я думаю, время от времени нам хочется взглянуть на творения Создателя. Может, было бы меньше побегов из лагеря для военнопленных, если бы вокруг насадили цветы.
— Если мне захочется взглянуть на творение Создателя, — встревает в разговор Мершон, — я выберу женскую «киску».
— А вы их видите поблизости? — поинтересовался Мосби.
— Увы, сэр.
— Тогда придется удовольствоваться рекой. — Только сейчас Мосби обращает внимание на стрижку Мершона. — Что это, парень, у тебя на голове?
Еще немного — и они сведут меня с ума.
— Послушайте, — говорю, — а не вернуться ли нам всем в больницу?
В вестибюле я еще раз, чисто рефлекторно, набираю профессора Мармозета. Заранее стискиваю зубы, ожидая объяснения с его секретаршей, но на этот раз отвечает он сам.
— Да, привет, Карл... — слышу, как он говорит кому-то.
— Профессор Мармозет?
— Да? — В его голосе слышится растерянность. — Кто это?
— Это Ишмаэль, — говорю. — Одну секунду. — Я поворачиваюсь к Мершону: — Тебе можно доверить это дело?
— Конечно, док, — отвечает он.
— Верю, — говорю, глядя ему прямо в глаза. Иногда это действует на людей вдохновляющее. — Отвези его в ФТ и подожди двадцать минут, а заодно поинтересуйся, почему не состоялся его прием у врача. Скорее всего, они тебе ответят, что никакого приема ему не назначали, тогда вези его к нам и скажи на посту, что в ФТ напортачили. Все понял?
— Все.
— Верю, — говорю и, отняв ладонь, снова обращаюсь в трубку: — Профессор Мармозет?
— Ишмаэль! Я жду звонка, так что не могу долго говорить. Что там у тебя?
Вот именно. От радости, что слышу его голос, я вдруг забыл, зачем звоню.
— Ишмаэль?
— Есть пациент, у него рак клеток, — начинаю я.
— Печально. Дальше.
— Некто по имени Френдли собирается делать ему лапаротомию. Я посмотрел в компьютере...
— Джон Френдли?
— Он самый.
— А это твой пациент?
— Мой.
— Тогда пусть его оперирует кто-нибудь другой.
— Почему? — спрашиваю.
— Ты же хочешь, чтобы он выжил?
— Но этот Френдли — самый высококотирующийся хирург в Нью-Йорке.
— Если верить журналам. Его статистика — дутые цифры. Он приносит в операционную кровь из своих запасов, чтобы в отчетах не было ни слова о переливаниях. Если без дураков, от него можно ждать всего.
— О господи. У него был больной, и он отдал приказ: не применять реанимацию.
— Вот-вот. Зачем вешать на себя летальный исход, когда имеешь дело с «овощем»!
— Блин! И как же мне теперь от него отбояриться?
— Давай подумаем. — Профессор берет небольшую паузу. — О'кей. Позвони гастроэнтерологу Леланду Маркеру в Корнеле. Он, скорее всего, сейчас катается на горных лыжах, но секретарша его разыщет. Скажешь ей, что Биллу Клинтону требуется лапаротомия и что он, дабы его не засекли репортеры, лег в Манхэттенскую католическую больницу под чужим именем. Назовешь ей имя своего пациента. Когда все разъяснится, Маркер придет в бешенство, но будет уже поздно, и ему придется прооперировать.
— Боюсь, у меня на это нет времени, — отвечаю. — Операция через пару часов.
— Ну, тогда плесни Френдли в кофе жидкий экстази, хотя... если верить слухам, он и бровью не поведет.
Я приваливаюсь к стене. Звон в ухе делается громче, голова кружится.
— Профессор Мармозет, — говорю я через силу, — мне надо, чтобы этот пациент выжил.
— Кажется, придется прибегнуть к дистанционному методу лечения.
— Нет, то есть... я хочу сказать... этот пациент обязан выжить.
Пауза на том конце.
— Ишмаэль, у тебя все в порядке?
— Нет. Я должен спасти этого больного.
— Почему?
— Долгая история. Но можете поверить мне на слово.
— Мне за тебя тревожно.
— Не волнуйтесь. Какой от этого прок?
Новая пауза. Он обдумывает ситуацию.
— Ну хорошо, — говорит он наконец. — У меня сейчас важные разговоры, но ты мне перезвони, как только у тебя что-нибудь прояснится. Оставь сообщение. А вообще... по-моему, тебе стоит взяться за скальпель.
— Взяться за скальпель? Я не оперировал со времен медицинской школы, да и там ничем особенно не мог похвастаться.
— Я помню, — говорит он. — Но хуже, чем у Джона Френдли, у тебя все равно не получится. Так что удачи.
С этими словами он отключается.
ГЛАВА 12
С Магдалиной я познакомился в день свадьбы Дениз, 13 августа 1999 года. Она играла на виоле в струнном секстете. Вообще-то она выступает в квартете, но на свадьбы люди чаще заказывают шестерых музыкантов, и в этих случаях ее агент сколачивал особую группу. Одним словом, на свадьбе Дениз играл секстет, а после ужина работал диджей.
Это была большая свадьба на Лонг-Айленде, в загородном клубе, к которому принадлежала семья жениха. Дениз сделала свой выбор в пользу восточного побережья, поскольку там жила почти вся ее дальняя родня. Нас со Скинфликом усадили от нее за километр.
По умолчанию считалось, что я у Скинфлика за няньку и, стало быть, должен следить за тем, чтобы он на трезвую голову либо по пьянке не выкинул какой-нибудь номер. Это была та еще работка, и надолго меня не хватило. Я сам хорошо набрался, чтобы не слушать его бесконечные жалобы. Отчасти я внутренне согласился с тем, что ему следует устроить сцену и умыкнуть Дениз прямо со свадьбы. Уж наплюй на всякие условности и хоть раз поступи так, как написано в этой хреновине под названием «Золотая ветвь».
Но ритуалы превращают нас в полных идиотов. Мы вроде птиц, которые спят, засунув под крыло голову, потому что так всегда спали их предки. Глупо вносить в дом на руках молодую жену, если никто уже не помнит, что это связано со стародавней историей о похищении сабинянок. Это сказал Плутарх, еще две тысячи лет назад. Мы до сих пор рисуем Костлявую с косой на плече, а почему бы не посадить ее на трактор?
В общем, можно понять Скинфлика, который не решился остановить парад, марширующий уже не одну тысячу лет. Хотя от этой мысли меня тошнило, а тут еще эта чертова влажность. В какой-то момент я ушел от него — и от стойки бара — подальше.
Тут-то я и увидел Магдалину.
Вообще-то это не вашего ума дело, но если вам интересно, я, так и быть, расскажу.
Она была миниатюрной брюнеткой с раскосыми глазами. Тонкокостная, но ноги профессиональной бегуньи. Раньше я любил крупных блондинок. В одну секунду все перевернулось.
Рукава слишком свободной белой блузы она закатала, а открытый вырез обнажил ключицы.
Чтобы волосы не мешали ей играть, она перетянула их муаровой лентой, но отдельные прядки выбивались из-под нее и торчали словно антенны.
В тот вечер она была белокожая, однако стоило ей немного побыть на солнце, как она делалась смуглой, как египтянка. Резинка ее бикини, туго натянутых на выпирающих косточках, отступала от живота на добрый сантиметр, так что в этот паз легко можно было просунуть ладонь. Губы у нее были сочные. За эти губы я бы всех своих жертв еще раз отправил на тот свет.