— А теперь по домам, — говорю я студентам по окончании обхода. Через полторы минуты мне надо быть в операционной.
— Сэр, а нельзя нам посмотреть операцию? — спрашивает один из них.
— Зачем?
Впрочем, помощь мне может понадобиться. И вот мы уже все несемся галопом в предоперационную.
Там один анестезиолог. Сестра просит меня оформить документы и привезти пациента. С документацией я расправляюсь со скоростью сейсмографа и, дав задание студентам посмотреть кой-какие сведения по брюшной хирургии, отправляюсь в палату за Скилланте.
— А ведь я тебя отымел, Медвежья Лапа, — неожиданно произносит лежащий на каталке Скилланте, пока мы ждем лифта.
— Да ну?
— Так, самую малость.
Я повторно нажимаю на кнопку.
— Правда?
— Правда. Я думал, Кривой в Аргентине.
— Не понял?
— А он в Нью-Йорке, как я только что узнал.
— Какой, к черту, Кривой?
Я подумал, что это, возможно, один из младших братьев Скинфлика — не самая серьезная угроза. Или очередное жонглирование кликухами.
— Я о Скинфлике, — пояснил Скилланте. — Совсем забыл, что вы братки.
— Та-ак...
Тут приходит лифт, а в нем полно народу.
— Подожди, — говорю я Скилланте. И командую: — Все быстро вышли. У этого больного птичий грипп.
Мы остаемся одни в кабинке, и я нажимаю на кнопку «стоп», как это ранее сделала Стейси.
— Ну, блин, выкладывай.
— Кривой. Так теперь зовут Скинфлика. Из-за лица.
— Скинфлик на том свете. Я выбросил его из окна.
— Да. Из окна ты его выбросил.
— Ну вот.
— Только он выжил.
Слова застревают у меня в горле. Разумом понимаю, что этого не может быть, но инстинкт подсказывает мне другое.
— Ерунда, — говорю. — Шестой этаж.
— Я же не сказал, что он получил от этого удовольствие.
— На фуфу меня берешь?
— Клянусь святой Терезой.
— Скинфлик жив?
— Жив.
— И он в Нью-Йорке?
— Да. Я думал, он еще в Аргентине. Он там учился драться на ножах. Чтобы свести счеты с тобой, — уточняет Скилланте тихим голосом, словно испытывая неловкость.
— Отличная новость, — наконец выдавливаю из себя.
— Извини. Я думал, ты меня переживешь, но, видно, не намного. Если моя операция пройдет неудачно, у тебя будет не больше двух часов, чтобы убраться из города.
— Спасибо на добром слове.
Я бы сейчас с удовольствием врезал Скилланте, но вместо этого я ударяю по кнопке лифта ребром ладони, и мы взмываем вверх, в отделение хирургии.
ГЛАВА 14
В начале ноября Магдалина познакомила меня с родителями. Они жили в бруклинском районе Дайкер-Хайтс. До знакомства с Магдалиной я никогда там не бывал.
Я уже был знаком с ее братом, долговязым блондинистым старшеклассником, не вылезавшим из футбольной формы и на удивление застенчивым с учетом того, что он знал полдюжины иностранных языков. Друзья звали его не по имени, Кристофер, а Рово, сокращенно от фамилии Нимеровер.
Родители оказались такими же, как он, долговязыми и блондинистыми. Все трое чем-то напоминали лаек, Магдалина была из породы борзых.[53] Ее отец работал в нью-йоркской подземке мастером смены, хотя в Румынии он был дантистом. Мать трудилась в пекарне их общих друзей.
На ужин вместо национальной еды подали спагетти — «из вежливости», то бишь желания подчеркнуть, какая пропасть лежит между мной и их дочерью. Столовая, как и остальные комнаты, смахивала на кишку; семья занимала половину вытянутого в длину трехэтажного дома. Все в этой комнате — ковры, старинные деревянные часы, мебель, пожелтевшие фотографии в рамках — поглощало свет. Нас с Магдалиной усадили напротив Рово, а в торцах стола сидели отец и мать.
— И давно тебя потянуло к румынкам? — спросил меня ее отец, не отрываясь от еды. Он был при галстуке и, как мне почему-то показалось, в пристежном воротничке.
— С тех пор как я встретил Магдалину, — отвечаю.
Я старался держаться почтительно и скромно, но из-за отсутствия опыта у меня это не очень получалось. К тому же Магдалина буквально не слезала с моих колен, желая показать родителям, что у нас с ней все серьезно.
— И как же это произошло? — спросил отец.
— На свадьбе, — говорю.
— Для меня новость, что ее квартет выступает на подобных мероприятиях.
Я не стал уточнять, что это был секстет. Не хотелось его поправлять и вообще произносить умные слова в его присутствии.
— Это был секстет, — уточнила Магдалина.
— Вот как.
Мать Магдалины вымученно улыбнулась. Рово закатил глаза. Он все ниже сползал со стула — того гляди, окажется на полу.
— Ты хоть немного говоришь по-румынски? — спросил меня отец Магдалины.
— Нет, — сказал я.
— А кто в Румынии президент, тебе известно?
— Чаушеску? — Я был более или менее уверен в своем ответе.
— Надеюсь, ты просто шутник, — заявил отец.
Я не удержался:
— Да. А Румыния — моя специализация.
— И сарказм, как видно, тоже. Вот что я тебе скажу. Наша Магдолл — это тебе не какая-нибудь американская девица, которая готова заняться с тобой сексом в машине.
Тут Рово подал голос:
— Ну, ты, пап, даешь. Фу.
— Я отдаю себе в этом отчет, — говорю.
— По-моему, у тебя нет ничего общего с моей дочерью, — продолжил отец.
— Ни у кого нет, — отвечаю. — Она одна такая.
— Это правда, — одобрительно отозвалась мать.
Отец Магдалины смерил ее ледяным взглядом.
Магдалина вышла из-за стола и, подойдя к отцу, поцеловала его в лоб.
— Папа, ты выглядишь смешным, — сказала она. — Я ухожу домой, вместе с Пьетро. Увидимся завтра или послезавтра.
Все трое остолбенели.
Я тоже. Но тут меня взяли за руку и увели из этой чертовой западни.
Примерно в это время Дэвид Локано снова пригласил меня на встречу в русских банях. Я еще не вылечил грибок после тех посиделок, но все-таки пришел.
— За то, что вы сказали Скинфлику, будто это я убил Курта Лимми, отдельное спасибо, — сказал я, садясь рядом с ним.
— Я так не говорил. Просто сказал, что к этому делу я не имею никакого отношения.
— А на самом деле?
— И на самом деле. Ходят слухи, что это сделал один придурок, которому Лимми перекрыл сделку по радиотрансляционной башне.
И зачем, спрашивается, я его спросил? Если Локано действительно убрал этого типа, а точнее, нанял кого-то с этой целью, неужто он мне скажет? Да и не все ли мне равно? То, что я отказался убивать Лимми, еще не повод его оплакивать.
— Зачем позвали? — спрашиваю.
— У меня есть для тебя дельце.
— Да?
Я заранее решил: от работы откажусь. Буду говорить «нет» до тех пор, пока до него не дойдет, что я вышел из этого бизнеса.
Магдалина заставила меня пересмотреть свои взгляды. Она, конечно, не знала, что я киллер.
Только что я имел дело с каким-то отребьем. Узнать детали она боялась, что само по себе меня не радовало.
— От такого предложения не отказываются, — сказал Локано. — Мир скажет тебе спасибо.
— Хм...
— Речь идет о редкостных мерзавцах.
— Да, но...
— И это идеальное задание, чтобы взять с собой Адама.
Я уставился на него.
— Вы шутите? — спрашиваю.
— Он хочет стать членом. А для этого надо сделать вступительный взнос.
— Я полагал, вы делаете все, чтобы оградить его от мафии.
При слове «мафия» Локано нервно огляделся:
— Не распускай язык. Даже здесь.
— Мафия, мафия, мафия, — повторил я.
— Хватит! Гос-с-поди.
— Мне это неинтересно, — говорю. — Даже в одиночку. С меня хватит.
— Ты завязываешь?
— Да.
Уф. Я думал, мне будет труднее произнести это вслух. Осталось дождаться, какой будет реакция Локано.
Несколько секунд он смотрел в пустоту, потом вздохнул:
53
Типичная ромала, то бишь цыганка. Ведь это ж анекдот, что Румыния, одна из самых расистских стран (когда в 1910 году там образовалась партия, основанная на ненависти к евреям, две ранее существовавшие, либеральная и консервативная, уже стояли под знаменем «антисемитизма»), — едва ли не самая этнически пестрая, так как она была перевалочным пунктом всех известных истории армий. Хотя анекдот вроде должен смешить.