– Принимали лекарства, которые я прописала?
Я посмотрел на Оливию, размышляя, говорить ли правду. Затем решил, что если обманывать личного психотерапевта, то какой тогда вообще в нём толк.
– Нет, – наконец покачал я головой. – Я чувствую себя после них как зомби: передвигаюсь, словно с ватой в ушах, в голове туман. Это плохо сказывается на работе.
– Хорошо, я выпишу новый рецепт, – кивнула Оливия. – А какое чувство преобладает в ваших снах? Страх, тревога, может быть, апатия или беспричинное отчаяние?
– Скорее, тревога, – сказал я. – Мне все время кажется, что я куда-то опоздал и из-за этого могут пострадать люди. Близкие мне люди. Кажется, что я чего-то не успел. Что-то важное для меня. А когда почти уже понимаю, что именно, то просыпаюсь.
Задумчиво покивав, Оливия спросила.
– Вы подумали над вопросом, который я задала на прошлой неделе?
– Верю ли я в бога? Нет. В смысле, подумал и мой ответ – нет.
– Ваш ответ звучит весьма уверенно. Почему же вы не озвучили его в прошлый раз?
– Ну, вы же сказали, чтобы я подумал и ответил на следующем сеансе, – слабо улыбнулся я.
– Хорошо, – Оливия сделала пометку в блокноте. – То есть, вы отрицаете возможность посмертного существования? Вы это каким-то образом обосновываете для себя или просто верите?
– Знаете, – начал я, – отец мне в детстве рассказывал, что в Советском союзе – это страна, в которой я родился и провел детство – в удостоверении личности была так называемая «пятая графа», в которой указывалась национальность. В армии США, как потом оказалось, тоже существовала своя пятая графа, только она выбивалась на армейских жетонах и отмечалось в ней вероисповедание солдата. Никогда не мог понять, зачем рядом с личными данными и группой крови надо указывать, к какой религии ты относишься. Разве что это полезно мусульманам: вы знаете, что Аллах велит хоронить их в день смерти до захода солнца? В армии я не раз задавался вопросом: если бы я назвался поклонником Одина, меня бы сожгли в погребальной ладье в случае смерти?
– И на вашем жетоне, наверное, значилось «атеист»? – предположила Оливия.
– Да.
– Это, конечно, интересно, но вы так и не ответили на мой вопрос.
– Я обосновываю это очень просто, – улыбнулся я. – В своей жизни я видел больше убитых, чем крупиц кофе в этой банке, – кивнул я на стоявшую в шкафу за спиной Оливии банку молотого «Kimbo Premium». – И никто из них мне с того света даже весточки не прислал. Хоть бы завалящий призрак – так нет же.
– Понятно, – наморщила она переносицу. – Но вы ведь участвовали в боях. Неужели вас никогда не посещало чувство, что вас способно спасти только обращение к какому-то высшему всесильному существу?
– Нет, – покачал я задумчиво головой. – Даже в Афганистане или Ираке, сидя в укрытии под перекрестным огнем – а знали бы вы, как противно завывают минометные снаряды – я чаще думал о том, что сегодня приготовила на ужин отцу мама, или какого размера прелести у раздатчицы из солдатской столовой. Когда после Луанды мне удалили селезенку и часть желудка, я думал не о каком-то абстрактном боге, а о мастерстве профессора Соболева, вырастившего новые из моих же клеток. Честно говоря, больше всего меня тогда интересовало не прощение грехов, а технология изготовления искусственных органов. А впоследствии я волновался из-за того, что, как оказалось, современная медицина не может обеспечить их стопроцентное приживление. Являюсь ли я рабом божьим – это еще вопрос, а вот рабом фармакологии, с тех пор – однозначно.
Оливия, поразмышляв, кивнула и задала новый вопрос.
– Скажите, я знаю, что в 2036-м вы, к сожалению, потеряли жену и двоих детей. Почему вы не женились повторно?
– Сложный вопрос, – пожал я плечами. – Скорее всего, не хотел, даже теоретически, еще раз пройти через то, что довелось испытать в тот год. Вероника и близнецы…они были моей жизнью. Наверно тогда от каких-нибудь крайностей меня спасла только работа. А когда я немного отошел, то решил, что лучшим выходом будет никогда и никого не пускать так глубоко в сердце. Так что с тех пор и до 2054-го я довольствовался ни к чему не обязывающими кратковременными связями.
Блеснуло ли во взгляде Оливии, когда она услышала год, когда я потерял интерес к противоположному полу – все-таки почтенные семьдесят четыре – уважение или мне только показалось? Впрочем, какое это имеет сейчас значение?
– А дети вне брака? – спросила она.
– Исключено, – я решительно рубанул рукой в воздухе.
– Тогда вы не могли не задумываться о том, для кого создали такую громадную компанию, я бы даже сказала – империю, – предположила Оливия.