— Стойте, изверги! — но они этого уже не слышали, как не слышал и Василий.
В ушах у него совершенно автономно, но очень чётко звучала тема нашествия из седьмой симфонии Шостаковича. Она нарастала до пульсирующей боли, а когда ему сделали укол, как-то незаметно и плавно перешла в «Болеро» Равеля, чтобы потом затихнуть совсем. Музыка уходила...
На улице Брагин вдруг остановился и врезал хохочущему сквозь одышку другу. Макс сел в сугроб и, вытирая кровь с губы, оскалился:
— Витёк, ты чё?
— Ты ему руки сломал!
— Да он этими руками твою тёлку лапал!
— Без тебя бы разобрался! Ты безбашенный, Возя, садист! — Брагин плюнул и пошёл своей дорогой.
— А ты добрый, белый, пушистый и летаешь! Сам-то ему репу не хило помял! — обиженно крикнул вслед Вознесенский.
7
Василий окончательно пришёл в себя, когда хирург Сергей Иванович вместе с медсестрой Валентиной Ивановной гипсовали ему обе кисти. Первое о чём подумал: «А как теперь ходить в туалет?» — и нешуточно от этого расстроился. Не просить же кого-то расстёгивать ширинку! В голове ощущался пластилин, который сам из себя что-то лепил, отчего сильно подташнивало.
— О! Герой пришёл в сознание. Как самочувствие? — улыбнулся врач.
— Не знаю, — честно сообщил Василий.
— Ну да, мало тут никому не покажется. Сотрясение плюс десять переломов! Все пальцы, кроме больших, и ещё лучезапястные! В каком гестапо ты побывал?
— Да тут, недалеко, — попытался пошутить, но вдруг понял самое главное: — Играть смогу?
— Футбол, хоккей, шахматы, теннис, подкидной дурак, преферанс — никаких проблем! Не сразу, конечно...
— На фортепиано?
Хирург замер, заметно растерялся. Профессиональную деловитость в глазах сменило сочувствие. Но он довольно быстро нашелся:
— Так это ты, Вася, наш колхоз на всю область прославил? Говорят, у тебя золотые руки...
— Я про ваши то же самое слышал.
— А! — подмигнул доктор. — Резать — не клеить! Но ты нос не вешай. «Повесть о настоящем человеке» читал?.. Там лётчик Маресьев без ног летать смог.
— Читал, — скептически произнес Василий.
— И в отрицательном следует находить положительное. Десять переломов дают тебе освобождение от воинской службы.
— Это меня как раз не радует.
— Ты что, не современный молодой человек?
— Выходит так.
— Тогда тем более не имеешь права сдаваться. Валь, заканчивай, у меня там ещё клиент с рассечённой губой дожидается. Может, шить придётся, — врач одобряюще посмотрел на Василия. — А одному ты, получается, врезал?
— Как врезал? — удивился Василий.
— Да сидит там у меня один... Вознесенский Максим Леонидович... дожидается, а заодно рассказывает участковому, как ты ему губу повредил, а Брагин тебе за это нанес несколько профессиональных ударов в голову, после чего ты упал и поломал себе обе кисти и восемь пальцев. Как в том анекдоте: и так восемь раз. Так зацепил ты его?
— Хотел бы.
— Понятненько, сейчас с тобой закончат, но я вынужден оставить тебя в стационаре на ночь, всё-таки сотрясение. Мы тебя немножко покапаем, а утром посмотрим.
— А домой нельзя?
— Вась, тебя в полуобморочном состоянии вырвало, вон Валентине Ивановне досталось...
— Извините, — смутился Василий.
— Ничего, — только-то и сказала молчаливая медсестра.
— В коридоре сидит Аня и твои родители, ненадолго я к тебе их пущу.
— Спасибо, Сергей Иванович.
— Да не за что.
Однако сейчас ему больше всего хотелось остаться одному. Возникло странное и неотвратимое чувство мощного перелома, после которого его жизнь должна пойти иным руслом. Не было обиды или разочарования, но нужно было свыкаться с новыми обстоятельствами. Что произошло — то произошло, и удивительно — Василий вдруг понял, что ему стало легче. Легче потому, что, не взирая на внешнее поражение, подспудно он осознавал победу внутреннюю. В том числе — над самим собой. И сейчас ему нужно было побыть одному, да не получалось.
Труднее всего оказалось успокоить отца, который обещал сломать руки обидчикам и их родителям. Метался по палате, выкрикивал ругательства, но Василий в ответ твердил своё:
— Папа, если ты вмешаешься, это будет не по-мужски.
Мать просто тихо всхлипывала и гладила его по голове. Наконец, их оставили наедине с Аней.
— Теперь я вряд ли стану великим пианистом, — грустно, но спокойно констатировал Василий.
— Ты думаешь, это что-то меняет? — Аня гладила торчащие из гипса, покрытые белым налётом подушечки пальцев.
— Но ведь ты хотела меня видеть именно таким.
— Хотела, но ещё не всё потеряно. И это не самое главное. Твоя музыка позволила мне увидеть тебя, — она наклонилась к самому уху Василия, обдав лицо чудным фонтаном волос, забранных в хвост: — Если ты меня такую бесталанную не разлюбишь, то я выйду за тебя замуж, за тебя, а не за твои таланты. Понимаешь?