Василий едва не задохнулся от окатившей его с ног до головы нежности, неловко обнял Аню закованными в гипс руками.
— Я ни о чём не жалею, — прошептал он, — главное, что ты есть у меня. Знаешь, мне даже не верится, что счастье может быть таким огромным, оно не вмещается в сердце.
— А я только сейчас начинаю понимать... — она легко отстранилась. — Войдёт кто-нибудь, мне всего три минуты дали. Я просто зашла сказать...
— Я знаю.
И действительно вошёл, правда, ни кто-нибудь, а совершенно конкретный участковый Фёдор Ильич Петренко. Усталый добрый майор милиции. С порога подмигнул ребятам:
— Прошу прощения, но мне тоже надо поворковать с Василием.
— Я пойду, приду завтра сразу после уроков. — Аня встала.
Василий театрально вздохнул. Мол, ничего не поделаешь.
— Заявление писать будешь? — сходу спросил Фёдор Ильич.
— Чем, дядь Федя? — кивнул на гипс Василий.
— Я за тебя напишу. Фигуранты известны. Уж как-нибудь вдвоём закорючку-подпись поставим.
— Что это даст, дядя Федя? Даже если я соглашусь, дело всё равно замнут. Вы же знаете их родителей.
— Зря ты так, Вась, отец Брагина сам привёз его и сунул к нам в обезьянник. Но самое интересное, тот сам ему всё рассказал. Другое дело, что свидетелей нет. Вознесенский поёт, что ты ему первый въехал...
— Я знаю. Всё произошло быстро, я выключился. Вот за это стыдно.
— Ты не обижайся, придётся взять у тебя кровь на содержание алкоголя.
— Пусть берут. Там всё чисто, — улыбнулся, — Изольда Матвеевна даже запаха не переносит. Я сейчас представил, как я хотя бы с запахом пришёл на репетицию. Знаете, как она умеет одними глазами выражать презрение? Глянет — на месте сгоришь.
— Дело мне всё равно придётся заводить по факту, — сам себе сказал участковый, — а будет, чувствую, висяк, как с мелкой кражей из ларька. Эх, тут же нанесение тяжких телесных... А свидетелей нет. Хреново, Вась.
— Да уж, — согласился Василий.
Рано утром в палату ворвалась Изольда Матвеевна, стряхивая с себя вцепившуюся сонную медсестру:
— Почему я в этой деревне узнаю всё последней?! Не останавливайте меня, я должна его увидеть.
Увидела, и тут же зашлась навзрыд. Жалостливо поджала тонкие выразительные губы и вся затряслась от рыданий.
— Да что же это делается?! Изуверство какое! Васенька, бедный! Ты только не расстраивайся, мы ещё выйдем на большую сцену...— верила она сама себе или нет?
— Изольда Матвеевна, не плачьте, а то я тоже сейчас разревусь, а мне нельзя, — слова ученика немного привели её в чувство, хотя слёзы бежать не перестали.
В первый раз Василий видел, как его учительница бурно выражает эмоции.
— Вася, — продолжала причитать Изольда Матвеевна, — ты не переживай, этот случай — всего-навсего бемоль. Временное понижение тона.
— Мне вчера Сергей Иванович про лётчика Маресьева напомнил, — понимающе улыбнулся Василий, — только, я думаю, это не бемоль, Изольда Матвеевна, это бекар. И ниже уже нельзя, и выше дорога закрыта. То есть — ищи третий путь. Я, конечно, буду очень стараться, Маресьев без ног летал, но, мне кажется, асом не был...
— Вась, ну откуда ты такой не по годам умный?! — рассердилась Изольда Матвеевна. — Ты сам как бекар! Ни выше, ни ниже! Ты мне это брось!
— Да ничего, Изольда Матвеевна, самое главное, любовь к музыке, которой вы меня научили, — это навсегда, а если пострадает техника — сочинять я всё равно смогу.
— Сможешь, — утерла мокрым насквозь платком последнюю слезу учительница, — ты только не сдавайся. Аня как?
— Ночью у меня была.
— Ну и прекрасно, прости, что я так раскисла.
— Я знаю, вы очень на меня надеялись.
— Да я не надеялась, я точно знала... Уже продумывала программу для международного конкурса в Польше. Ах, как бы ты их удивил своим Шопеном. Они бы узнали, что такое по-русски мороз по коже... Нет, Морозов по коже!
Она сказала так, точно Шопен был близким другом Василия.
— Через сколько тебе снимут гипс?
— Сергей Иванович сказал — дней сорок. Потом надо будет руки разрабатывать. Надо теннисный мячик, — он посмотрел на руки, — два мячика и два эспандера.
— Я поеду в город, хочешь — привезу? Да о чём я, привезу и всё!
— Спасибо, Изольда Матвеевна.
На глазах её снова выступили слёзы, но в этот раз она справилась с собой. Встала, глянула в маленькое зеркальце из косметички, хмыкнула на опухшие веки и нос и уже с порога подчеркнула:
— Бекар так бекар, Вася, это: всего лишь временный знак! Главное — общая гармония. А знаки просто так не ставят!