Как только взошло солнце, Рахиме разбудила Салимат:
— Вставай, милая.
— Так рано, абай?
— Нет, радость моя, не рано, сегодня мы с тобой пойдем просо толочь. А то ступку Нурыша захватят другие, и мы на праздник останемся без пшена, не из чего будет готовить сюк.
Но Салимат, кажется, не слышит, о чем говорит мать. И вообще за последнее время дочь стала какой-то рассеянной. Рахиме догадывалась о причине такой перемены. Правду говорят: сердце матери живет в дочери, а сердце дочери — в джигите.
После завтрака они идут к дому Нурыша. У него во дворе под навесом стоит кели́ — ножная ступка. Салимат будет толочь просо, а Рахиме веять.
На крыльце их встречает Нурыш, приветливо улыбается.
— А-а, Рахиме! Заходите, заходите! — кивает он в сторону навеса, где стоит ступка. — Ну и дочь у тебя, Рахиме! Что цветок в долине. И когда только выросла! Помню ее вот такой козочкой. — Нурыш показывает рукой не выше четверти от земли. — А сейчас вон какой красавицей стала! За такую самый смелый джигит посватается… Нет еще на примете?
— Пока еще нет, — отвечает Рахиме.
Салимат смущенно опускает глаза и идет к ступке, засыпает просо и начинает толочь. А Рахиме и Нурыш еще долго разговаривают между собой.
БАБУШКА КАРТАБАЙ
Наступали холода. Вершины гор уже засеребрились первым снежком. Бекболат возвращался со своим табуном с далекого пастбища. Солнце еще стояло высоко, когда верхом на Елептесе подъезжал он к аулу. В это время мать обычно возится во дворе, укладывает на зиму кукурузные стебли. Но сегодня почему-то ее не видно. У него защемило сердце: что-то случилось!
Он отогнал коней в загон и галопом помчался обратно. Скорее, скорее, с мамой, наверное, плохо!
Он почти на скаку выпрыгнул из седла и бросился в саклю. Мать лежала в углу на старой деревянной кровати.
— Болат, солнце мое! — хрипло воскликнула она. — Вернулся?
Быстрыми шагами он подошел к матери.
— Что с тобой, абай?
— Голова кружится… Слабость…
Он присел на краешек кровати, приложил руку ко лбу матери:
— Да у тебя жар! Простудилась, наверное.
— Ничего, сынок, пройдет. Я сейчас встану, поесть тебе соберу, солнце мое.
— Что ты, абай, лежи! Я же не маленький, сам сделаю.
Но, охваченный беспокойством, продолжал сидеть около матери.
— Не тревожься, сынок, поправлюсь… Иди, иди, ешь. Ты же с дороги, проголодался.
Бекболат знал, пока он не сядет за стол, мать не успокоится. Он взял чашку с кислым молоком, чурек и стал есть. И хотя он, верно, очень проголодался, но с трудом глотал кусочки лепешки: с мамой плохо, очень плохо…
А Кани не сводила с него глаз. Провела отяжелевшими руками по своему исхудалому лицу, прошептала:
— Слава тебе, всемогущий аллах, что послал мне такого сына. Теперь бы мне увидеть его невесту в своем доме, и тогда можно спокойно умереть.
Пообедав, Бекболат убрал посуду, вытер тряпкой столик. Подошел к матери:
— Абай, может, чаю приготовить? Попьешь горячего, простуда скорее пройдет.
— Ну если не устал, приготовь, солнце мое.
Бекболат быстро вскипятил казан, заварил чай, сделал его густым, приправил черным перцем, налил в пиалу.
— Выпей, абай. Пропотеешь, и простуду как рукой снимет!
— Верно, сынок.
После чая Бекболат закутал мать в теплое одеяло, сверху накрыл черкеской и отправился во двор нарубить дров.
— Осторожно, солнце мое, смотри ногу не порань! — сказала мать ему вслед.
— Все хорошо будет, абай! — отозвался Бекболат и шагнул за порог.
Кани прислушивается к ударам топора и думает: «Ах, как бы я была рада, если бы попалась ему девушка с душой! Салимат хорошая, славная. Да разве Камай отдаст ее в наш дом! В бедность такую. А девушке цены нет — и собой статна, и добра, и рукодельница, и по хозяйству все может. Сколько она помогала мне в эти дни! И все украдкой, чтобы отец и мать не видели. Говорит: «Они за меня хотят богатый калым получить. Чуть ли не от князя сватов ждут! А я скорее умру, чем пойду за постылого!..» Славная, славная голубка, да не быть ей в нашем гнезде, на все воля аллаха!»
Кани совсем стало плохо: металась в жару, бредила. Бекболат заготовлял в ущелье на зиму дрова, а у постели больной неотступно сидела ее родная сестра Кеусар. Тревожась за мать, Бекболат несколько раз в день прибегал в аул:
— Абай, ну как ты себя чувствуешь?
— Лучше, солнце мое, лучше. Еще недельку-другую — и поправлюсь. — Она ласково гладила бритую голову сына, склоненную над её подушкой. — Болат, что я хочу тебе сказать… Будь послушным, не гневи аллаха. Не мсти за отца. Пусть убийцу накажет сам аллах. Он велик, он видит все и накажет злодея.