— Сулейман! — окликнул Маметали кузнеца, возившегося у горна. — Принимай нового подручного.
Нелегко было Бекболату на фабрике. Поначалу его утомлял и сам город. Узкие улицы, суета людей, толчея, шум, грохот колымаг — все это ему, сыну предгорий, было непривычно. И по вечерам после работы у него не только болели руки, ломило плечи, спину, но и гудела голова.
Но мало-помалу он начинал втягиваться в ритм городской жизни. Привыкал и к кузнице, хотя работа была тяжелая.
Вторым подручным кузнеца, напарником Бекболата, оказался русский парень Николай. Рыжий, вихрастый, как подсолнух, с крупными золотыми блестками веснушек по всему лицу, веселый, разбитной. Он все время что-нибудь насвистывал, и на фабрике его звали Колька-Соловей.
Вчера было очень много работы. Сулейман спешил, спешили и подручные. Снимая с наковальни готовую, еще горячую поковку, Бекболат обжегся и уронил ее на пол. Поковка задела сапог Николая. Колька взорвался:
— Ты что, ослеп, азиат проклятый? Хочешь, чтобы по башке стукнули тебя этой железякой?
Бекболат побледнел от гнева и с трудом сдержал себя, чтобы не вцепиться в горло обидчика.
На следующее утро он до последней минуты не вставал с постели. Маметали уже вскипятил чай, нарезал хлеба, а Бекболат все лежал на кровати, отвернувшись к стене.
Маметали встревожился: обычно племянник поднимался с ним вместе.
— Что с тобой, Болат? Или захворал?
Бекболату не хотелось говорить: не в его характере было жаловаться и выкладывать свои обиды. Но дядя все же заставил его рассказать.
Выслушав, Маметали подошел к племяннику, потрепал по плечу:
— Не расстраивайся, сынок. Он назвал тебя азиатом, ты мог бы назвать его гяуром. Уж так повелось в России: богатым выгодно сеять рознь, натравливать один народ на другой. Так легче держать людей в узде. Конечно, кличка эта оскорбительная. Но Колька сам хлебнул немало горького, бродяжкой был. Парень он с норовом, отходчивый. И душевный. Я поговорю с ним.
Маметали сдержал обещание, потому что на другой день Колька сам заговорил с Бекболатом:
— Ты чего обиделся? Есть на что! Мало ли чего под горячую руку сбрехнешь! Велика беда! У нас, у русских, говорят: хоть горшком назови, только в печку не ставь. — Колька протянул свою широкую, всю в желтых твердых мозолях руку. — Кто старое помянет, тому глаз вон! Согласен?
С тех пор Колька-Соловей стал лучшим другом Бекболата.
В воскресные дни они вместе бродили по городу, глазели на витрины магазинов, заходили в лавки, смотрели товар. Денег ни у того, ни у другого не было.
К удивлению Бекболата, Колька-Соловей бойко читал вывески магазинов и лавок, объявления городской управы, афиши.
— Кто тебя научил? — спросил Бекболат.
— Василий Семенович Северов, который на станции меня подобрал… Хочешь, я тоже тебя научу?
Еще бы не хотеть! У него от радости даже зашлось сердце. Когда он был мальчишкой, с какой завистью смотрел он на ребят, которые ходили в аульский мектеб[18]!
— Пойдем к нам, я тебе одну книжку почитаю, — сказал Колька.
Колька-Соловей жил у бабки Агафьи, одинокой старухи.
Василий Семенович Северов, подобравший мальчугана на станции, привел его к старушке.
«Агафья Кондратьевна! Вот вам внучек. И тебе будет веселее, и ему уютнее. Сирота паренек, как былинка среди холодных камней».
Колька быстро привязался к бабке, и та души не чаяла в нежданном-негаданном «внучке».
Жили они на окраине, на Собачеевке, в хате-мазанке.
Колька зажег керосиновую лампу, бережно достал с полки книжку и начал читать рассказ «Старуха Изергиль».
Бекболат был весь слух. Подвиг Данко потряс его. Вот какие бывают люди!..
Колька-Соловей сдержал слово. Дня через три он подошел к Бекболату веселый, с улыбкой от уха до уха:
— Все в порядке — достал букварь! В воскресенье приходи.
И теперь все воскресные дни напролет друзья сидели за букварем.
— А ты здорово способный! — говорил Колька своему ученику. — Ежели и дальше так будешь, к новому году грамотеем станешь!
И в самом деле, Бекболат довольно быстро усваивал русскую азбуку, стал читать по слогам. Несколько труднее давалось ему письмо. Но упрямый парень мало-помалу одолевал и его…
В один из вечеров к Маметали пришел какой-то русский, голубоглазый, светловолосый, с коротко стриженными усами. Он был в кожаной куртке и кожаном картузе, ладный, подтянутый.