Улыбается во сне Камай, спит сладким сном Рахиме и только сама Салимат не может сомкнуть глаз. Радостная весть, которую принесла ей маленькая Келди, заполнила все ее сердце… И вдруг тревога: «А может, джигит, которого видела Келди, вовсе и не Болат? Может, какой-нибудь гость из города приехал к баям или самому мурзе?.. Да ведь Келди так и сказала: «Сапоги с солнцем играют. Под черкеской, как у русских, новенький пиджак. Сразу видно — не из нашего аула!» Салимат порывисто приподнимается на постели, минуту-другую думает, потом встает, подходит к окну. На улице такая тишина, что Салимат слышит, как гулко и тревожно стучит у нее сердце. Она прильнула к стеклу: пустынна освещенная ущербным месяцем улочка. Спит аул, и, кажется, только не дремлет Аю-та́у — Гора-медведь, охраняя покой селян.
Салимат торопливо надевает темное платье, закутывает по самые глаза черным платком голову и, тихо прикрыв дверь, выходит на улицу. Оглядывается — никого нет.
Девушка крадучись идет вдоль плетеных заборов. Она торопится, спотыкается о камни. Останавливается, прислушивается и снова идет. По шатким кладям проходит ручей, за которым начинается новый квартал — ямага́т Найма́н. А вот и домик Кеусар под соломенной крышей. Салимат останавливается, чтобы перевести дыхание. В домике темно. Девушка подходит к низкому забору, прислушивается — ни звука! Отчаявшись, Салимат открывает калитку — тотчас раздается яростный лай пса.
— Барак! Барак! — ласково окликает девушка собаку, а сама пятится назад.
Потом рывком поворачивается и что есть духу бежит по улице. Собака не преследует ее, и Салимат останавливается. Смотрит на крыльцо Кеусар: не выйдет ли кто? Спрятавшись под акацией и кутаясь в платок, девушка долго ждет… Нет, никто не выходит: Кеусар, наверное, ушла к родичам, а тот джигит, которого видела Келди, вовсе не Болат!.. И Салимат понуро возвращается домой.
Теперь уж она не пряталась в тени заборов, не куталась в платок: теперь ей было все безразлично…
А тем временем Бекболат сидел у своего воскресшего из мертвых друга Амурби. Тяжким камнем лежала на его душе тайна той ночи, когда он привел абреков к табуну чистокровок и был ранен Амурби. И он чистосердечно рассказал товарищу все, как было.
— Значит, ты и в абреках походил? — воскликнул Амурби. — Ну и отчаянная голова ты, Болат!
— Лучше скажи — бесшабашная, дурная! — виновато возразил Бекболат. — Хорошо, что скоро спохватился и ушел к дяде, а то аллах знает, чем бы все кончилось!.. Как сейчас-то, не болит грудь?
— Все в порядке! — Для убедительности Амурби даже постучал по груди кулаком. Улыбнулся: — Как скала!
Бекболат сказал, что им, всем товарищам, надо собраться и поговорить о важном деле. Он, Бекболат, скажет потом, где и когда…
Салимат убирала со стола посуду после завтрака, когда в саклю, запыхавшись, вбежала Келди.
— Салимат-аптей! Мне надо сказать тебе по секрету! — выпалила она и тотчас закрыла рот ладошкой, смутилась.
Салимат бросилась к ней, обняла:
— Ну, говори, говори… только тихонечко!
— Сейчас к нам заходил Батырбек, — торопливо, глотая слова, начала девочка. — Он сказал… он сказал: вечером, как только стемнеет, тебя будет ждать один джигит в балке у родника.
Салимат радостно воскликнула и тоже, как минуту назад Келди, прикрыла рот ладонью.
— Ой, какие мы с тобой дурочки! — прошептала она на ухо девочке. — Кричим на весь аул, словно глухие… Спасибо тебе, Келди! — Она поцеловала девочку в щеку. — Вот угостись нашей халвой — очень вкусная! Я сама готовила…
Келди положила на язык маленький кусочек и блаженно прикрыла глаза.
— Ой, так и тает! — сказала она и, проглотив, облизала пальчики.
— Возьми с собой: братишку угостишь. — Салимат завернула в чистую тряпицу два кусочка халвы.
— Спасибо, аптей! — поблагодарила девочка и со всех ног пустилась домой.
Весь день Салимат ходила сама не своя. Конечно же, это Бекболат!
Но как уйти из дому, чтобы отец и мать не догадались, куда она пошла? И она решила затеять перед самым вечером стирку…
Солнце уже скрылось, а Салимат все стирала. В очаге неярким пламенем горели кизяки, клокотала вода в казане, подвешенном на цепи.
— Уже поздно, дочь, пора кончать, — сказала Рахиме.
— Мне, абай, надо еще свое голубое платье выстирать: послезавтра святая пятница, я надену его. Оно мне очень нравится. — И она бросила в корыто еще совсем чистое платье.
Над аулом уже повисала темнота, когда Салимат «спохватилась» — в больших кувшинах кончилась вода.