Кани возилась под навесом у летнего очага. Завидев сына, бросилась к нему:
— Свет мой, Болат, что случилось? Почему так долго? — и тотчас заметила вспоротую плетью рубаху и проступившие на ней кровяные пятна. — Что это, Болат? Неужели… неужели… — Она не могла вымолвить страшного слова: она хорошо знала, что такое удар плети Кабанбека.
Бекболат улыбнулся:
— Ну что ты, абай! Разве я поддался бы… Дал себя бить? Это я сорвался со скалы.
Кани отвернула край рассеченной материи и увидела кроваво-багровую полосу на теле сына. Теперь у нее не было никакого сомнения, что Кабанбек ударил его плетью. Но ничего не сказала Бекболату: она щадила самолюбие сына и гордилась, что Болат растет таким сильным и смелым, как горный орел.
Они вошли в дом. Мать достала гусиного жира и смазала ему спину.
— Спасибо, абай! — сказал Бекболат. — Какой же джигит, если он ни разу не падал с коня и не срывался со скалы? — добавил он шутливо.
За ужином Бекболат рассказал матери, что он прозевал коней… Просто задумался, замечтался о чем-то, и Жирен увел табун в степь. Кажется, лошади потоптали кукурузу Кабанбека.
— Ой, Болат, как бы беды тебе не нажить! Не человек он — зверь!
— Ничего он мне не сделает, абай! — решительно сказал Бекболат.
Они помолчали, каждый думая о своем.
— Абай! А почему так долго нет никаких вестей от дяди Маметали? — вдруг спросил Бекболат.
Кани встрепенулась: «Что он задумал?»
— А почему ты вдруг спросил о нем?
— Да так… Ведь он все-таки дядя мне! — уклончиво ответил Бекболат.
Кани вздохнула, сказала с упреком:
— Ходит, как дикий конь, отбившийся от своего табуна. Говорили однажды, будто бы видели его где-то недалеко от Белоярска: не то в станице, не то в каком-то ауле. А после этого как в воду канул, никаких вестей. Наверное, среди русских как русский стал. Забыл обычаи и заветы предков. Как будто у него нет ни родного аула, ни своего очага.
Хотя давно ушел из аула Маметали, но Бекболат как наяву видит его. Вот будто и сейчас стоит он перед глазами — высокий, плечистый, с камой на поясе, в черкеске, ладно обхватывающей талию. С маленькими красивыми усиками. Шапка чуть заломлена назад… Настоящий джигит!
В ауле поговаривают, что будто бы он ушел из родного селения, опасаясь мести Кабанбека…
Однажды на глазах у людей Кабанбек ударил плетью дядю Нуры́ша. Стоявший тут же Маметали выхватил каму.
— Если ты, дракон, не попросишь прощения у Нурыша, я снесу тебе голову!
Кабанбек понял, что это не простая угроза: Маметали сделает то, о чем сказал. Муртазак попросил прощения у бедняка.
Конечно, Кабанбек и его тесть мурза Батока не могли простить Маметали этого позора, и все же Бекболат ни за что не поверит, чтобы дядя покинул аул из-за страха. Такой джигит ни на шаг не отступит и перед самой смертью!
Ясно, дядя ушел из Кобанлы по какой-то другой причине. А по какой, не знает никто.
НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ
Ночь. Тускло пламенеет в очаге огонь. В сакле пахнет кизячным дымком. Возле очага Кани прядет шерсть на штаны Бекболату: те, что он носит теперь, совсем уж истрепались, заплатка на заплатке, а парень уж большой.
Кани то поглядывает на веретено, то бросает взгляд на сына, богатырски растянувшегося на старой деревянной кровати. Как-то сложится его судьба!.. Не дай бог, как у нее с Алимом! Вся жизнь прошла в заботах, тревоге. Бывало ложишься спать, не знаешь, чем кормить завтра семью. Думалось: ладно, этот год перетерпим, а на следующий, глядишь, будет полегче. Так и прошла вся жизнь в ожиданиях. И вот отец уже в могиле, а она, Кани, высохла, как старая яблоня…
Но о себе теперь Кани не думает, вся забота ее о сыне, о Болате. Был бы жив отец, все полегче было бы… Пусть великий аллах покарает того мерзавца, который занес руку с камой над отцом ее сына!
Трудно, очень трудно им сейчас без Алима, и все же наперекор злой судьбе сын растет, мужает. Вон уж как вытянулся, кровать скоро мала будет. Отец-то был небольшого роста. А сын раздался и в плечах. Растет настоящий мужчина. С камой не расстается…
И тут Кани снова охватывает тревога: нет, не оставит Болат без отмщения отца, не оставит! А потом и ему мстить будут.
И она просит всемогущего аллаха отвести руку ее сына от страшного, кровавого дела.
Кани проводит ладонями по лицу и страстно шепчет:
— Сделай так, аллах, чтобы единственный, мой свет, мое солнце, мой Болат жил столько, сколько будет лежать земля на могиле его отца!..