Спать легли чуть ли не за полночь. Гость заснул скоро, а Бекболат ворочался с боку на бок, думал: кто этот человек? Всем интересуется, обо всем расспрашивает, словно он жить собирается у них в ауле. Нет, не простой он лудильщик!.. Уж не абрек ли? Пришел все узнать, выведать, а потом как налетят всей шайкой!.. Нет, не может быть: разве дядя Маметали будет путаться с разбойниками?
Утром гость поднялся рано. Запаял Кани ведро, вылудил кумган[11], попил на дорогу айрана и стал прощаться. Он взвалил на плечо мешок с инструментами и шагнул за порог. И тотчас на улице раздался его высокий голос:
— Кому кумган лудить, тазы, ведра паять!..
Стал собираться в дорогу и Бекболат: сегодня он погонит табун на дальние пастбища, в глубь предгорий. Пока Бекболат седлал Елептеса, прилаживал вьючную сумку, Кани заштопала черкеску, приготовила башлык, бурку. Хоть бурка совсем ветхая, осталась еще от Алима, но без нее в горах никак нельзя. Она защищает и от палящих лучей солнца, и от ледяных горных ветров.
Вошел Бекболат.
— Все готово, сынок.
Бекболат надел черкеску, опоясался камой. Взял бурку.
— До свиданья, абай!
— Да хранит тебя аллах, мое солнце!
Она поцеловала сына в голову.
Вышли во двор. Елептес нетерпеливо перебирал ногами.
— Едем, едем, дружок! — Бекболат по-молодецки легко вскочил в седло и едва взял повод, как Елептес стремительно вынес его за ворота.
Кани долго смотрела ему вслед, радовалась: настоящий джигит! Алим всю жизнь провел на коне, а сын уже теперь держится в седле лучше его.
Вместе с радостью в душу закрадывалась и тревога: опасно на дальних пастбищах — и волки могут напасть на табун, и абреки. Хорошо, если поблизости будут другие табунщики.
Кани вернулась в саклю, когда Бекболат скрылся за поворотом.
К усадьбе мурзы надо было ехать прямо, а он свернул налево, где жила Салимат. Ему очень хотелось попрощаться с ней. Конечно, в саклю он не пойдет. Может, увидит ее во дворе.
С замиранием сердца подъезжал он к дому Салимат.
Вот и низенький глиняный забор, калитка. Но увы! Во дворе никого нет. Что же делать?
Он поворачивает коня и снова проезжает мимо дома. И вдруг на крыльцо выбегает она, бросается к калитке.
— Болат!
— Здравствуй, Салимат! Как хорошо, что ты увидела меня. Я уезжаю на дальние пастбища.
Она опустила глаза, затеребила косу.
— Мне скучно будет без тебя, Болат.
— Мне тоже. Но я, может быть, приеду повидаться. Конь у меня добрый…
— Салимат! — послышался из дома сердитый оклик отца.
— Я жду тебя, Болат! — шепнула она и побежала в саклю.
Бекболат рванул повод и поскакал на усадьбу мурзы.
ДРУЗЬЯ
По широкому току с тяжелым скрипом катится каменный каток. Его тянут два вола — рыжий и бурый. Их ведет молодой парень. На нем залатанная черкеска, такая же ветхая рубашка, домотканые, из грубой шерсти штаны. На ногах чувяки из воловьей кожи. Они так истрепаны, что из правого, как суслик из норы, выглядывает большой палец. Поля старой войлочной шляпы нависают над загорелым до черноты лицом.
Волы идут лениво, сонно, и парень часто замахивается на них кнутом:
— Соп-сабы, соп-сабы!
Работа однообразная, нудная, и парень напевает себе под нос:
Соп-сабы! — покрикивает он на волов, и снова тянет свою песню.
Нурыш-агай, мужчина лет за сорок, молча подбрасывает деревянными вилами необмолоченные стебли под каток. Временами он смотрит, как отливает золотом на солнце просо. Потом не выдерживает, берет зерно в руки и благоговейно пересыпает из ладони в ладонь.
— Машалла! — одобрительно говорит он. — Хорошее просо уродилось нынче, Батырбек!
— Уродилось, да не у нас! — восклицает парень. — Батока-мурза да Кабанбек всю зиму будут есть сюк[12], а ты, агай, ус сосать!
Оба они бедняки, батрачат то у мурзы, то у Кабанбека. Нурыш гладит длинные рыжие усы — единственное его богатство! — горько улыбается. Потом тяжело вздыхает:
— Видно, так угодно аллаху. Не будем гневить его, Батырбек, ему виднее, как и что делать…
Но Батырбек уже не слушает, он, кажется, забыл про волов, свою обязанность погонщика, встал как вкопанный и, подняв над глазами ладонь козырьком, всматривается в даль.
— Клянусь именем матери, это мой друг Болат скачет на своем Елептесе! — воскликнул он. Широкое, скуластое лицо его озарилось улыбкой. — Джигит! На самого Кабанбека выхватил каму, когда тот хотел ударить его нагайкой! Молодец!.. Как давно я его не видел!