Переговоры об обмене продолжались два года. В письме от 5 августа 1921 года венгерский посол в Берлине Криштофи возмущенно сообщал министру внутренних дел Банфи, что «в результате подрывной деятельности Бела Куна и его товарищей русское правительство нарушило Копенгагенский договор об обмене военнопленных и задержало венгерских офицеров…».
Затягивавшее переговоры венгерское контрреволюционное правительство возмущалось. В парламенте друг за другом выступали с протестом против того, что Советская Россия задерживает «простых честных венгерских офицеров» ради «обыкновенных убийц — венгерских народных комиссаров».
Кто ж были эти «простые честные венгерские офицеры»? Граф Сечени, граф Карой, граф Шемшеи, барон Пронаи (родственник того самого пресловутого карателя Пала Пронаи), майор Шалац (родственник Миклоша Хорти), поручик Хейяш (брат убийцы, одного из зачинщиков белого террора Ивана Хейяша) и т. д.
Около пятисот венгерских революционеров ждали обмена, из них пятьдесят человек были приговорены к смерти и примерно сто — к пожизненному заключению.
Венгерское правительство затягивало переговоры в первую очередь потому, что глупо уповало на падение Советской России. Но по прошествии полутора лет и ему стало ясно, что упования эти тщетны. Тогда переговоры были закончены и назначен даже день прибытия первого эшелона.
Советское правительство предоставило венгерским эмигрантам очень красивый особняк на Воронцовом поле (ныне улица Обуха), в котором прежде помещалось австро-венгерское посольство. Устройство дел будущих обитателей дома политэмигрантов было поручено партией товарищу Гарашину.
Бела Кун знал Гарашина еще со времен гражданской войны, хотя воевали они на разных фронтах. Гарашин оказался особенно подходящим для такой работы не только потому, что был хорошим организатором, но и благодаря опыту и связям, приобретенным в России.
Обмен сыграл в ту пору большую политическую роль не только в международном рабочем движении, но оказал большое влияние и на прогрессивные буржуазные круги. Они не могли не заметить, что Хорти вынужден передать Советской России руководителей и участников Венгерской коммуны, которых незадолго до этого хотел уничтожить или пожизненно заточить в тюрьму.
Это действенное выражение международной солидарности, победа над одной из стран международной реакции очень укрепила авторитет Советской России.
Клеветнические наскоки на Бела Куна, разумеется, опять усилились. Реакция отлично знала, что он сыграл немалую роль в осуществлении обмена.
Началась подготовка к встрече политэмигрантов. Бела Кун обошел все уголки особняка на Воронцовом поле, посмотрел, сколько завезли топлива — ведь русская зима дело нешуточное, — проверил, сколько провианта привезли. (Советское правительство во главе с Лениным предоставило для венгерских коммунистов, приезжающих на новую родину, все, что только могло: постельное белье, одежду, посуду, продовольствие.)
«Товарищ Бела Кун!
Получил Ваше письмо, в котором Вы, как передает мне моя секретарша, просите об ускорении моей статьи относительно Серрати. К сожалению, вследствие болезни я до сих пор не мог приступить к исполнению ее на основании того материала, который был доставлен мне, н сожалению, в чрезмерном изобилии.
По всей вероятности, записать к указанному сроку не смогу.
Черкните записочку на имя Фотиевой, как идут дела, что пишете и как устроили 400 приехавших венгерских коммунистов.
Ленин»[91].
Ленин проявлял заботу о венгерцах-политэмигрантах в то время, когда населению России приходилось ох как туго.
В 1922 году, уже не помню точно, в каком месяце, пришла долгожданная весть, что в Риге состоялся первый обмен и что венгерские коммунисты выехали в Москву.
«В 11 часов рижский поезд подошел к перрону Виндавского вокзала. Хмурый осенний день словно придавил набитый пассажирами вокзал. В гуще волнующейся толпы возникла вдруг группа людей в непривычной для Москвы, странной одежде. Все были обвешаны рюкзаками и прочим разным багажом. Это были товарищи, выхваченные из когтей белого террора. Они жадно интересовались новостями в мире, ведь в тюрьме не видели газет. Интересовались условиями жизни в Советской России. Но вдруг громкие крики «урра» перекрыли гул толпы. Все хлынули к дверям перрона: прибыл товарищ Бела Кун. Он хотел говорить, но волнение перехватило ему горло; он не Мог произнести ни слова. Со слезами на глазах пожимал он каждому руку и потом промолвил лишь несколько слов, сказав, что «русский пролетариат от всего чистого сердца хочет разделить с вами все, что у него есть!» — так описывает приезд первой группы политэмигрантов газета «Инпрекор».
Мы прибыли на вокзал, где собралось уже много интернационалистов. Вышли на перрон за несколько минут до прибытия поезда, чтобы как можно скорее встретиться с товарищами. Поезд подошел к перрону с точностью до минуты. Радость встречи была неописуема. Когда показались освобожденные из хортистских тюрем измученные, похудевшие люди, у всех выступили слезы на глазах. После официальной встречи порядок мгновенно нарушился, все перебегали с места на место, обнимались, плакали. Каждый хотел обнять Бела Куна. Его засыпали вопросами, интересовались его здоровьем, так как слышали, что он болен. «Мы привезли хорошее венгерское сало, копченое и с перцем, какое вы любите. Найдется и сегедское салами. Мы вас вылечим», — доносилось со всех сторон. «А как поживает товарищ Ленин? Говорят, слишком много работал и заболел. Что ж не смотрят за ним?»
Женщины окружили меня. «Чашка чаю, кусок черного хлеба, — говорили они, — и за милую душу будем работать вместе с русскими».
«Будет и суп и каша, да и мясо тоже, хоть и не каждый день», — отвечала я.
Потом мы все поехали на Воронцово поле, подождали, пока товарищи разместятся, пообедают, и только тогда оставили их отдыхать.
Начиная с 1922 года, узники из хортистских тюрем приезжали группами. Приехали Деже Бокани, Йожеф Келен, Ене Гамбургер, Дёрдь Нистор, Шандор Варьяш, Антал Мошойго, Пал Хайду, Янош Балог, Игнац Богар, Пал Диоши, Иошеф Пакши, Лайош Мадьяр, Эржи Шипош, Серена Тимар, Миклош Киш, Лайош Киш, Чордаш, Йожеф Рабинович, Ференц Янчик, Ласло Барош, Дюла Сикра, Шари Фоньо, Гизелла Берзевици, Анна Берен, Ференц Балки, Иштван Бирман, Бела Матужан, Янош Матейка, Маргит Ромхани, семья Палинкаш, семья Янковичей, Эрне Цобель, Аладар Хикаде, Эрне Ландлер, семья Богдань, Витез, Шандор Надь, Дёрдь Катона и еще много товарищей, вывезенных из хортистских застенков.
Каждый получил два месяца для, отдыха. Больных отправили в санатории.
Тогда-то, основываясь на опыте этого обмена, и учредили МОПР.
Большая часть эмиграции на деле доказала свою преданность новой родине. Куда бы ни устраивали политэмигрантов, они повсюду выполняли работу с честью и со знанием дела, вписав свои имена в историю московских фабрик и заводов. А ведь их приходилось восстанавливать из руин. Героически работали политэмигранты и в годы первых пятилеток. Они завоевали уважение и любовь русских рабочих.
Бела Кун, отлично знавший историю различных эмиграций, гордился тем, что при сравнении с ними в выигрыше окажутся венгерские эмигранты-коммунисты.
— Хороший у нас народ, — повторял он, всегда растроганный после многочасовой беседы, проводив до самой лестницы кого-нибудь из венгерских рабочих: Ференца Банки, Ференца Янчика, Шандора Надя, Фридеша Карикаша, Пала Диоши или Эде Клепко.
НА УРАЛЕ
Как известно, в начале двадцатых годов большевистская партия была занята переходом к новой экономической политике и разъяснением этой политики широким массам. От правильного и быстрого осуществления нового ленинского плана зависело существование Советской власти. Однако после военного коммунизма перейти к нэпу было не так-то просто, и далеко не все поняли необходимость этого шага. Немало было людей и в партии, которые считали нэп возвратом к капитализму, немало было недовольства и среди рабочих, так что пришлось мобилизовать все силы для разъяснения и отстаивания необходимости этой политики.