Бела Кун всей душой отдался новой задаче: писал статьи, но больше всего выступал перед рабочими. Вся его натура требовала постоянной непосредственной связи с массами. Он хотел настоящего обмена мнений, хотел услышать несогласных, колеблющихся, узнать доводы тех, что поддерживали эту политику. На рабочих собраниях двадцатых годов Бела Кун был действительно в своей стихии. В этих горячих разговорах и спорах рождалась, утверждалась для него истина, становилась конкретной и осязаемой.
Иногда он и меня брал с собой на собрания, и я, сидя где-нибудь сбоку, слушала, с какой он страстью спорит, видела, как он стоит, весь красный, обливаясь потом, а все еще неустанно приводит довод за доводом, чтобы ни у кого не осталось сомнений. Сколько раз спускался он с трибуны во время доклада, чтобы близко видеть лица людей. Переходил в зале с места на место, вызывая на разговор тех, кто молчал, заставляя до конца высказать свою точку зрения тех, кто сомневался, а инакомыслящих разбивая в пух и прах. И все это во всеуслышание, в присутствии и при вмешательстве активной аудитории. Когда же страстный спор подходил к концу и Бела Кун чувствовал, что ему удалось убедить большую часть слушателей, он успокаивался, поднимался на эстраду и закуривал…
Собрание подходило к концу, но после этого — и так было почти каждый раз — участники начинали задавать вопросы Бела Куну о Венгерской советской республике. Почему она пала? Почему не помог западный пролетариат? Задавали столько вопросов, что ответ превращался чуть ли не во второй доклад. Когда же был исчерпан и этот дополнительный пункт повестки дня, многие уходили домой, но многие все еще оставались. Обступали Бела Куна и после этого еще долго беседовали. Бела Кун расспрашивал рабочих обо всем, входил во все подробности их жизни и быта: сколько зарабатывают, каковы квартирные условия, питание и пр. Именно эти доверительные беседы и создали не только товарищескую, но и ту дружескую связь, которая установилась между Бела Куном и русскими рабочими, выражавшими свое отношение к нему простыми словами: «Товарищ Бела Кун — наш!»
Такая любовь русских рабочих не могла, конечно, не трогать Бела Куна, особенно в ту пору, когда на него сыпались несправедливые нападки со стороны тех, кто все достижения венгерской революции пытался приписать себе, а все действительные, а еще больше выдуманные ошибки — Бела Куну.
Нападки международной буржуазии Бела Кун принимал мало того что спокойно, но даже с достоинством, как признание, положенное истинному революционеру. А сознательная клевета отдельных эмигрантских групп (в этом Бела Кун естественно и справедливо усматривал воздействие чужой идеологии) доставляла ему немало горечи и забот. Он не мог не думать и о том, как трудно придется в дальнейшем именно из-за этих различий в идеологическом развитии отдельных групп эмиграции.
Не только немцы Карл Каутский, Артур Криспин, австриец Отто Бауэр и итальянец Филиппо Турати утверждали, что в 1919 году венгерские революционеры преждевременно взялись за оружие, но в ту пору даже выдающийся венгерский экономист Ене Варга и то считал, что: «Теперь, три года спустя, можно уже констатировать, что образование Венгерской советской республики было делом исторически преждевременным… Отмечая это, мы не хотим сказать, что овладение властью и образование советской республики было неправильным шагом. Никоим образом.
…Но вожди советской республики должны были по крайней мере отдать себе отчет в том, что последняя будет лишь преходящим явлением».
Для русских большевиков такие взгляды были не- в новинку. Подобную же теорию проповедовал и Плеханов после русской революции 1905 года.
«Ленину совершенно чужда была та точка зрения, на которую стал Пауль Леви, тогдашний лидер германских коммунистов, и с ним многие другие, а именно, что венгерский пролетариат не должен был использовать такой крах власти буржуазии для взятия власти в свои руки… Эти социал-демократические партии пытались убедить рабочий класс, будто победа Венгерской социалистической советской республики была не чем иным, как просто «случайностью», маневром венгерской буржуазии, в противовес империализму Антанты, и большой исторической ошибкой венгерской социал-демократической партии… Подобный взгляд подчас мы встречаем и в коммунистических кругах… эти товарищи изображают пролетарскую революцию в Венгрии как одну сплошную ошибку. Такая установка исключительно выгодна и для оклеветания той героической революционной борьбы, которую вела Коммунистическая партия Венгрии перед 21 марта 1919 года…»[92] — так писал Бела Кун в своей статье «Почему мы победили в Венгрии и почему не удержали власть?».
Что же касается болтовни, которая раздавалась после поражения революции потом еще долгие годы, болтовни об ошибках венгерской пролетарской диктатуры, то в связи с ней нельзя не вспомнить ленинские слова:
«Мы в России сделали тысячи ошибок и потерпели тысячи крахов, потерь и пр. вследствие неумелости новичков и некомпетентных людей в кооперативах, коммунах, профсоюзах и пр…Но, несмотря на эти ошибки, мы достигли главного: завоевания власти пролетариатом»[93].
Когда речь идет о борьбе КПВ, о внутрипартийных дискуссиях и в этой связи о Бела Куне, я думаю, было бы правильным еще несколько раз не только прочесть, но и задуматься над письмом Ленина от 7 июля 1921 года:
«…когда я сам был эмигрантом (больше 15 лет), я несколько раз занимал «слишком левую» позицию (как я теперь вижу).
…Естественно, что эмигранты часто стоят на «слишком левых» позициях. Я и раньше и теперь был далек от мысли упрекать в этом таких прекрасных, преданных, верных и заслуженных революционеров, какими являются венгерские эмигранты, столь уважаемые всеми нами, всем Коммунистическим Интернационалом»[94].
Разумеется, никому не придет в голову требовать от наших историков ленинского величия во взгляде на историю, но по прошествии почти полувека уже с полным правом можно просить их о том, чтобы при суждении о вопросах Венгерской советской республики они перестали, наконец, с антиисторических позиций умалять чудесное революционное прошлое венгерского пролетариата, беднейшего крестьянства и революционной интеллигенции, которое неразрывно связано с именем Бела Куна. Пора понять, что это наносит вред и настоящему и будущему.
Ясно, что в той ситуации Бела Куну было особенно приятно доброе отношение русских рабочих — это помогало ему переносить тяжесть несправедливых нападок.
Все свободное время, что оставалось у Бела Куна после работы, он отдавал венгерской эмиграции.
Надо было ввести товарищей в советскую жизнь, устроить на работу, раздобыть им квартиры, а главное, политически воспитать, и выполнение всех этих задач ложилось в первую очередь на Бела Куна и доставляло ему довольно много забот. Ведь московская эмиграция, как и вообще эмиграции, политически была неоднородна.
Даже среди рабочих попадалось немало и таких, кто, особенно поначалу, не мог порвать со своими давними и подчас даже правыми социал-демократическими традициями. Им многое было непонятно из того, что делалось в России.
Были и такие в кругах интеллигенции, которые примкнули к революции во время Венгерской советской республики, примкнули случайно или из карьеристских соображений. Кое-кто из них довольно скоро уехал обратно на Запад, где, очевидно, в благодарность за то, что Ленин вырвал их из тюрьмы, поливал грязью и Россию и живущих там венгерских коммунистов.
Кроме предателей и чуждых элементов, рабочие и интеллигенты, включая писателей, на долю которых в эмиграции выпала большая роль, действовали с полным сознанием того, что они помогают своим трудом не только трудящимся России, но и Компартии Венгрии, которая работает в труднейших условиях подполья.