Вскоре меня навестил приехавший из Екатеринбурга товарищ Тихомирнов (позднее он работал в ИМЭЛ) и привез от Бела Куна красивые деревянные игрушки для детей. Передал и письмо, в котором Бела Кун просил меня терпеливо ждать, мы скоро увидимся.
Если я не ошибаюсь, была уже весна, когда меня известили по телефону, чтобы я готовилась к отъезду, ибо через несколько дней поеду в Екатеринбург, пока только одна: так просил передать Бела Кун.
Путешествие от Москвы до Екатеринбурга длилось около, восьмидесяти часов.
Бела Кун встретил меня на вокзале и сказал, что мы будем жить пока на временной квартире. Объяснил, что Екатеринбург, конечно, более бедный город, чем Москва, но так как большая часть советской индустрии находится на Урале, то это очень важное место. Потом улыбнулся мне. И мы сели на извозчика. Поехали по ухабистым екатеринбургским улицам мимо ветхих одноэтажных и двухэтажных домиков.
По дороге он сказал, что стряпать придется мне самой, так как в квартире негде поместить работницу, — это была вторая характеристика нашего жилья, так старался он подготовить меня к нему, — а я ведь знаю, как он не любит питаться в столовой.
И посмотрел на меня, ожидая ответа.
Вопрос о квартире меня совсем не тронул, но мысль о том, что придется стряпать, напугала. Ведь в юности я училась не стряпать, а играть на рояле, позднее тоже давала уроки музыки и не больно-то разбиралась в кулинарии. Бела Кун почувствовал мои мысли.
— Не беда, — сказал он и великодушно добавил: — Я научу вас готовить. Я еще в армии усвоил науку стряпни.
Это было, конечно, явным преувеличением, но мне не хотелось ему портить настроение, и я только рассмеялась в ответ. Он тут же разобиделся: как же это я не доверяю его поварскому искусству.
Мы приехали домой. Это была небольшая комната — в ней стоял стол, несколько венских стульев, кровать и диван. В комнате было холодно, чувствовалось, что хозяин ее редко бывает дома.
Но сорок четыре года назад все это не имело для нас ни малейшего значения, ничуть не испортило расположения духа, более того — показалось даже романтичным.
Бела Кун был знаком и с Уралом и с уральцами еще с 1918 года, со времен гражданской войны. Теперь он рад был возобновить знакомство со старыми соратниками, товарищами по оружию. Он охотно разъезжал повсюду, несмотря на то, что его астма плохо переносила суровый уральский климат. И все равно из поездок по провинции он возвращался всегда воодушевленный, часами рассказывал о своих впечатлениях, об уральских рабочих, потомственных пролетариях, славных, искренних людях, еще не испорченных мещанством, которое пустило такие глубокие корни в среде западной рабочей аристократии.
Бела Кун, который отлично чувствовал себя с уральскими рабочими, старался и меня приобщить к ним. И вот как-то раз мы отправились с ним в один из рабочих клубов. Я взяла с собой и Колю, который к тому времени жил уже у нас. Поначалу я чувствовала себя в клубе несколько неловко, так как на мне были платье и туфли, купленные еще в Берлине. Потом очень скоро освоилась. На мою одежду никто из женщин даже внимания не обратил, все были очень милы со мной, почувствовав, что я не задаюсь, что я не «буржуйка», хоть и одета чуть получше, чем они. И все женщины в один голос хвалили Бела Куна. Я поняла, что он здесь свой человек, что все его знают и он знает всех, да и вообще уральцам он пришелся по душе. А то, что у него известное имя, это никого не смущало, разве что гордились им: «Вон какой у нас Бела Кун!» И венгерец Бела Кун становился в их глазах коренным уральским большевиком, да каким еще авторитетным.
В газете «Уральский рабочий» от 1 мая 1923 года мы читаем:
«В рядах уральских работников есть товарищ, о котором нельзя промолчать в этот день 1 Мая, в день борцов международной пролетарской солидарности. Это товарищ Бела Кун. Среди западноевропейских коммунистов Бела Кун — один из тех, кто больше всего ценит революционный опыт русской большевистской партии, ближе всего изучил тактическое учение Ленина. Но вместе с тем Бела Кун — подлинный интернационалист, революционер, готовый драться на баррикадах всего света за дело угнетенных».
Надо сказать, что для рабочих-большевиков того времени существовали, конечно, авторитетные люди, но авторитет зависел вовсе не от занимаемого поста. Вот если данный товарищ ведет себя правильно, работает, не жалея сил, говорит убедительно, выдвигает дельные предложения, у него есть авторитет, иначе говоря, с ним согласны и его поддерживают, а если он «отрывается от масс», как говорили тогда, или ораторствует с чужого голоса, то, будь он кто угодно, с ним все равно спорят.
Поэтому почивать на лаврах никому не удавалось, рабочие очень чутко следили за теми, кого они избрали в руководство, но если уж уверились в ком-нибудь, то и в обиду не давали и лучшего человека в их глазах не было.
В связи с этим мне припоминается даже такой забавный случай. Как-то раз к нам пришли в гости екатеринбургские рабочие — человек пять-шесть. Один из них сказал про моего сына Колю:
— Какой красивый мальчик!
— Ну еще бы, на меня похож! — ответила я шутливо.
— Как бы не так! Вылитый отец! — довольно резко возразил мне он и добавил с неудовольствием: — Уж не думаете ли, что вы красивее товарища Бела Куна?
…Все было бы ничего, и я уже стала привыкать к жизни на Урале, вот только с кулинарным искусством у меня никак не клеилось.
Как-то однажды Бела Кун принес с рынка большой кусок мороженого мяса. В ту пору зимой на рынке и не продавали ничего другого. Летом, правда, была свежая рыба, земляника и молоко. Магазины в городе еще не были открыты, на заводах и в учреждениях выдавали паек на неделю.
— Мясо хорошее. Можно сварить превосходный бульон, — сказал Бела Кун, гордясь своей добычей и радуясь тому, что наконец-то он поест свою любимую мясную лапшу.
Я принялась стряпать. Положила мясо в большую кастрюлю с водой, понимая, что кипеть ему придется долго, пока оно оттает и сварится. Но что надо воду доливать, этого я уже не знала. И в конце концов вместо бульона в кастрюле коричневела густая бурда, а в ней лежал кусок почерневшего мяса.
— Н-да! — сказал Бела Кун, увидев результат моей стряпни. — Н-да!
В другой раз к нам приехали в гости рабочие с какого-то завода из-под Екатеринбурга. Их пригласил Бела Кун в одну из поездок туда.
— Сварите какое-нибудь настоящее венгерское кушание, — сказал он.
А так как в паек выдали яйца, мы решили, что я сварю так называемый «кислый яичный суп».
Суп вышел, как мне казалось, неплохой. Я внесла кастрюльку. Разлила суп по тарелкам. Все принялись за еду. И вдруг вижу: Бела Кун скривил губы. Я поднесла ложку ко рту. Чувствую какой-то странный запах и вкус. Выбежала на кухню и гляжу — вместо бутылки с уксусом на столе стоит бутылка с лизоформом. Когда вернулась обратно в комнату, оказалось, что все, кроме Бела Куна, съели суп, в том числе и Коля. Я испугалась, но не сказала ничего. Когда кончился обед, побежала за врачом. Врач пришел, посмотрел на бутылочку с лизоформом и сказал, что от нескольких капель никто не заболеет, но порекомендовал не держать лизоформ на кухне.
Бела Кун заведовал отделом агитации и пропаганды Урал-бюро ЦК. Самой неотложной задачей была в ту пору реорганизация печати и прежде всего газеты «Уральский рабочий» (так называлась екатеринбургская газета), тираж которой с началом нэпа упал с 60 тысяч до 4 тысяч экземпляров.
Бела Кун и приехавший с ним из Москвы его ближайший помощник Рихард Дорнбуш стали постоянными сотрудниками газеты. Они писали о международном положении, о жгучих злободневных вопросах, о значении нэпа, о задачах коммунистической печати, о подрывной работе эсеров и т. д. и т. п. Живость и искренность этих статей принесли газете большую популярность — тираж стал заметно увеличиваться.
В результате работы Уралбюро ЦК улучшилось экономическое и политическое положение, но при всех успехах оставалось еще много трудностей и недостатков, которые необходимо было преодолеть. Враждебные прослойки населения не прекращали своей подрывной работы против Советской власти. Эсеры агитировали вовсю. Контрреволюция распространяла всякие страшные слухи. Выдумывали одну чудовищную версию за другой, лишь бы держать народ в постоянном страхе.