Теперь все факты мировой истории, все, что переживают, за что борются трудящиеся всего мира, — теперь все это найдет себе оформление, будет осознано в голове великого вождя Ленина, приведено им в стройную систему.
Сознание того, что у нас есть вождь, который с величайшей точностью определяет, как изменяются общественные отношения и международная обстановка и куда в зависимости от этого должен пролетариат направлять свои усилия, дает колоссальную силу тому классу, который делает историю».
Так думали большевики, так чувствовал народ. Потому как страшна была для всех даже мысль о том, что Ленина может не стать.
В марте 1923 года мы вместе поехали в Москву.
Венгерские политэмигранты радовались приезду Бела Куна. У каждого было к нему какое-то срочное дело. Но при этом каждый задавал ему один и тот же вопрос: когда же он вернется окончательно?
Бела Кун принимал деятельное участие в подготовке IV конгресса Коминтерна, готовился к содокладу, а кроме того, еще занимался вопросами венгерской партии. Противоречия между ним и некоторыми членами ЦК КПВ несколько сгладились.
IV конгресс Коминтерна.
Последний конгресс с участием Ленина.
Самыми главными на конгрессе были вопросы о едином фронте и рабочем правительстве, о программе Коминтерна, о задачах коммунистов в профессиональном движении, о новой организационной структуре Коминтерна.
В своем выступлении Бела Кун говорил о том, что «…мы должны собрать все данные русского революционного опыта, чтобы иметь возможность использовать их после тщательного критического анализа для нашей революционной борьбы. Мы все, боровшиеся за русскую революцию и руководившие революционной борьбой на Западе, мы все, исходя из опыта русской революции, построили целый ряд более или менее незрелых, неверно обобщенных теорий. Почти никому из нас не удалось избежать этой ошибки. Но мне кажется, что значение русского опыта заключается именно в том, что мы, руководствуясь им, должны избегать дальнейших ошибок. Мы должны избегать всякого утопического уклонения и с критическим разбором применять данные русского опыта к западноевропейским условиям. Мы должны стараться, опираясь на опыт русской революции, стать в Западной Европе на путь той же реальной революционной политики, которой всегда придерживалась и теперь еще придерживается Российская Коммунистическая партия».
В Москве он вскоре заболел, потом ему стало лучше, и он хотел уже приступить к работе. Но тогдашние руководители Коминтерна приехали к нему по поручению Ленина и попросили поехать вместе с семьей лечиться на Кавказ. Сказали, что сами уже позаботились об всем, привезли с собой даже билеты на поезд и деньги, а на курорте нас, мол, уже встретят.
Бела Куну эта поездка пришлась не по душе, но делать было нечего. Приказ есть приказ, тем более когда он исходит от Ленина.
Надо сказать, что Бела Кун всегда был связан с Лениным и Ленин проявлял к нему постоянное внимание.
Но пусть об этом расскажет лучше Лидия Александровна Фотиева. Приведу отрывок из ее письма ко мне:
«Я хорошо помню, с каким уважением и как сердечно относился В. И. Ленин к тов. Бела Куну. Да и как же мог иначе относиться Ленин к одному из крупнейших революционеров Венгрии, фактическому руководителю революционного Венгерского Советского правительства.
Известно, какое сердечное письмо написал В. И. Ленин тов. Бела Куну в ответ на сообщение последнего о начавшейся интервенции и тяжелом положении Венгерской советской республики. А позже, в 1922 году, когда Бела Кун работал на руководящей партийной работе на Урале и занимал ответственные партийные и советские посты, как заботливо старался Владимир Ильич обеспечить ему отдых и лечение в Стокгольме. Три записки написал Владимир Ильич в один и тот же день, 13 апреля 1922 года, разным лицам, и в каждой из них он просил оказать всяческое содействие и помощь тов. Бела Куну и его семье. Вот текст одной из них:
«13. IV. 1922 г.
т. Керженцев!
Очень прошу Вас оказать полнейшее доверие и всяческое содействие тов. Бела Куну и его семье по части устройства в Стокгольме, отдыха и лечения (в чем он очень нуждается) и всего прочего.
Лучшие приветы! Ваш Ленин»
Эта и другие записки опубликованы в последнем (пятом) издании Сочинений В. И. Ленина, т. 54, стр. 239.
Правда, тов. Бела Куну не пришлось поехать в Швецию, так как Швеция не дала ему визы, но дело не в этом, а в искреннем желании Владимира Ильича всячески помочь товарищу Бела Куну».
К сожалению, сам Бела Кун не написал о своих отношениях с Лениным, считая их чем-то глубоко сокровенным и личным. Более того, он совершил поэтому еще и непростительную ошибку. Письма и записки Ленина он держал в ящике своего письменного стола и даже после кончины Ильича не передал их в Институт Ленина. Увы, все эти семь писем-записок безвозвратно пропали в 1937 году.
Однако вернемся к выполнению ленинского «приказа», к лету 1923 года.
Итак, в назначенный день мы поехали в Железноводск. Времени для подготовки к отъезду почти не потребовалось, ибо «туалеты» в ту пору не доставляли особых забот. У Бела Куна был один костюм, у меня два ситцевых платья и сандалии. Вот и весь гардероб. Собраться было просто.
Железноводск с его тишиной и чудесным воздухом заставил нас позабыть обо всем. Мы как зачарованные бродили по окрестностям. Бела Кун сразу же в день приезда повеселел и заявил, что он уже вылечился на этом прекрасном воздухе. Еще больше повеселел, когда узнал, что ему не придется жить в санатории, а нас поместят в отдельный дом и он оттуда будет ходить на лечение. А тут еще одна радость подоспела: Бела Кун узнал, что в соседнем доме живет вместе с семьей его старый друг и товарищ Михаил Васильевич Фрунзе.
В памяти у меня сохранилось шесть чудесных недель, что мы провели в Железноводске. Бела Кун изо дня в день становился все бодрей и веселей. Большую часть времени мы проводили вместе с Фрунзе и его семьей, то в их большом и необставленном доме, то в нашем доме, где вся обстановка была — пять железных коек, дощатый стол и несколько табуреток. Но больше всего мы гуляли вместе.
У Фрунзе было тоже двое детей: сын Тимур, еще младенец, и дочка Таня — ей было три года. Она много играла с нашим Колей, да и сам Фрунзе больше всего любил возиться с ним — такой Коля был веселый и забавный мальчик.
Помню, как-то однажды мы пошли в гору и навстречу нам попалась цыганка. Пристала: «Давай погадаю!» Фрунзе и Бела Кун выказали решительное сопротивление. Тогда цыганка, чтобы доказать свое искусство, сказала: «А я все про вас знаю и даже скажу, кто чья жена». Уставилась на меня и, тыча пальцем во Фрунзе, торжествующе заявила: «Это твой муж!» Мы так и покатились со смеху. Бела Кун сунул ей в руку деньги, поставив твердым условием, что она не будет нам гадать ни о будущем, ни о настоящем.
По прошествии шести недель мы вместе с Фрунзе переехали в Кисловодск. Провели вместе еще две недели и, здоровые, веселые, поехали домой.
В сентябре 1923 года Бела Кун был назначен уполномоченным ЦК РКП(б) в ЦК РКСМ.
Это был период, когда в среде молодежи, особенно студенческой, и даже у некоторых руководителей комсомола были довольно сильны левацкие настроения. С ними надо было вести упорную борьбу, надо было убедить молодежь в неверности этих воззрений. Очевидно, Бела Куна нашли наиболее подходящим для такой работы.
Популярность его среди молодежи была велика, и пусть даже не сразу, однако многих молодых людей удалось ему свести с неверного пути.
Молодежь любила Бела Куна за то, что он никогда не говорил с ней свысока, по праву «старшего товарища»: не проявлял нетерпимости к заблуждениям, не жалел времени на разговоры, на споры. Воспитание молодежи он считал важнейшей политической задачей и охотно занимался ею.
Мы уже переселились на Воздвиженку, 10 (ныне улица Калинина), в тот же дом, где помещался ЦК РКСМ. Это очень облегчало работу Бела Куну, ибо и днем, поздно вечером и даже ночью мог он уходить к себе в кабинет и работать, а также днем и поздно вечером (хвала небу, что хоть не ночью) к нам могли заглядывать работники Цекамола. Вот уж когда наш дом стал действительно проходным, хоть швейцара выставь к дверям. То и дело стучались и звонили молодые люди, едва здороваясь, направлялись прямо в кабинет Бела Куна, считая его, очевидно, своей территорией, а самого Бела Куна почти своей собственностью, гордясь тем, что «теперь он наш».