Когда я явилась к директору института Рязанову, он начал орать (голос у него был такой, что стены дрожали):
— Жена Бела Куна! Ну и что ж? Да разве я МОПР, благотворительное учреждение, чтобы всех принимать к себе?
Расстроенная, чуть не плача, пошла я домой. Полчаса спустя позвонил Цобель:
— Приходите, вы приняты.
— Не пойду, — ответила я.
— Нет, приходите.
Одиннадцать лет проработала я в институте. Рязанов был очень доволен мной.
— Вы деловой, трудолюбивый работник, таких я люблю, — сказал он мне как-то. — Не сердитесь на меня! Но ведь сами же понимаете, что немало жен ответработников, которые ни черта не делают, целыми днями баклуши бьют, а зарплату получают. Ну не сердитесь!
17 июня 1924 года открылся V конгресс Коминтерна. На этом конгрессе у Бела Куна было очень много дела. Он участвовал в работе и политической, и программной, и организационной комиссии. Был председателем комиссии по пропаганде. Однако, несмотря на страшную загруженность, ходил веселый, полный энергии.
Когда конгресс закончился, Краснопресненский райком партии устроил в честь немецкой делегации большой праздник в Серебряном бору, где мы снимали дачу. Приехали Тельман, Пик, Геккерт и другие. Играли в лесу в салочки, в горелки. Бела Кун тоже бегал, как мальчик.
Наигравшись и набегавшись, сели ужинать. И вдруг мне стало дурно. Я потеряла сознание. Померили температуру: сорок. Поначалу опасались самых разных болезней, но потом выяснилось, что у меня попросту малярия. Повезли в Кремль (больница тогда еще помещалась там). Я всю ночь металась в жару и пела. Меня заворачивали в мокрые простыни и заставляли пить хинин. Бела Кун сидел у Клары Цеткин (она тоже жила в Кремле) и каждые пятнадцать минут названивал врачу, чтоб узнать, как я себя чувствую.
Через несколько дней мне стало лучше.
В 1921 году, на III конгрессе Коминтерна Клара Цеткин выступала против руководителей мартовского выступления, в том числе и против Бела Куна. Но позднее они очень подружились. Клара Цеткин часто бывала у нас, приходила обедать, мы угощали ее венгерскими блюдами. Бела Кун почти благоговейно относился к Кларе, как называли ее все близкие товарищи. Уже и в те времена Цеткин была очень старая и почти слепая. Как-то однажды я пошла к ней на квартиру с какой-то секретной бумагой от Бела Куна. Квартира была маленькая, прихожая темная. Вышла женщина и хотела взять пакет. Я ответила, что могу передать его только лично Кларе Цеткин. Тогда вышла и Клара. Я обратилась к ней по-немецки, но она сразу почувствовала по акценту, что я венгерка, и спросила:
— А вы знакомы с женой Бела Куна?
— Знакома, — пролепетала я смущенно.
— Очень милая женщина, — сказала Цеткин. — Если встретитесь с ней, передайте ей, пожалуйста, привет от меня.
В замешательстве я не знала, что и ответить, повернулась и вышла.
Потом мы еще не раз встречались с ней, но я никогда не упоминала об этой встрече. Жалела ее, она ведь скрывала свою слепоту.
В июне 1925 года в один прекрасный день Бела Кун сказал мне, что скоро поедет в Вену. Принято решение созвать там под его руководством I конгресс Коммунистической партии Венгрии.
Нельзя сказать, чтоб я очень обрадовалась этой вести. Прошло всего лишь пять лет с той поры, как Бела Кун был заключен в австрийский сумасшедший дом, где его пытались отравить, похитить… А теперь он опять едет туда.
Делать было нечего. Я уже привыкла, что коммунистом распоряжаются партия и Коммунистический Интернационал. Знала, что жене в это лучше не встревать и не затруднять и без того трудное дело.
Мы прощались дома, как как по соображениям конспирации мне нельзя было поехать на вокзал. Стояло лето, все жили на даче. В венгерском клубе был тоже мертвый сезон, поэтому товарищи не заметили, что Бела Кун уехал из Москвы.
Жизнь моя, как и всегда в такую пору, была сплошным ожиданием. Я ждала Бела Куна. Вернется ли он? Не схватят ли его? Кто это мог знать? Больше всего угнетала полная неопределенность: ни дат, ни сроков… Может быть, вернется через месяц, а может, через два, а может, и вовсе не вернется… Но работа и дети поглощали целиком, так что дни хоть и с трудом, но проходили.
На I конгрессе КП В основной доклад о политическом положении и задачах партии делал Бела Кун. Второй доклад — о крестьянском вопросе — тоже он.
…Бела Кун благополучно вернулся со съезда. Улыбаясь, вошел в квартиру, будто только что вернулся с прогулки. Поздоровался со всеми и сказал:
— Говорил же я, никогда не бойтесь за меня! Ничего со мной не случится!
Теперь уже и я улыбалась.
Сразу же роздал всем подарки. Первой — Марусе: ей он привез красивую вязаную кофточку. Маруся от смущения-сказала только: «Зачем, зачем?» — и выбежала из комнаты. (Маруся — Мария Евдокимовна Быкова — попала в Москву из Орловской губернии. Тридцать семь лет жила она у нас, последние годы у Гидаша с Агнеш и стала в полном смысле этого слова членом семьи. Я и до сих пор жалею, что она не поехала с нами в Будапешт. Но шестидесятишестилетняя Маруся не решилась пуститься в такую дальнюю дорогу, да к тому же на чужбину, хотя и ей трудно было расставаться с нами. Ведь она воспитала и моего сына Колю и даже в какой-то степени Агнеш. Марусе никто никогда не перечил в семье, все были с ней ласковы. Сейчас Маруся уже на пенсии, но, к сожалению, живет все еще в той же малюсенькой комнатушке при кухне в нашей бывшей квартире на улице Калинина.)
…Сестре моей Ханике Бела Кун привез платье и передал, шутливо заметив:
— Знаю, что вы элегантная женщина.
— Всегда смеетесь надо мной, — ответила Ханика, но, обрадовавшись подарку, сама тоже перешла в шутливое наступление: — А я и не думала, что у вас такой хороший вкус и такой опыт в покупке дамских платьев. Ну, ну, об этом мы еще поговорим!
Было припасено и несколько сюрпризов для детей. Агнеш примерила привезенное ей платье и заявила, что носить его не будет, потому что в школе ее засмеют: подумаешь, тоже в заграничном ходит! Маленький черноглазый Коля за полчаса весело разломал «Конструктор», хотя отец надеялся, что пятилетний малыш сможет сложить из этих шайбочек да винтиков целый завод.
Надо сказать, что Бела Кун всегда старался подгонять своих детей, чтоб скорее, скорее вырастали. Он так разговаривал с ними, такие обсуждал вопросы, покупал им такие книги, словно дети были на четыре или пять лет старше, чем на самом деле.
Когда мы остались вдвоем, он вытащил из кармана книжечку в черно-красной обложке, помахал ею и возбужденно сказал:
— Ирэн, я открыл большого венгерского пролетарского поэта!
Пока говорил, от волнения и радости несколько раз перелистывал страницы, закрывал книгу, опять открывал.
Я хотела взять ее у него из рук, чтобы почитать, но он крикнул возбужденно:
— Нет, нет, я сам вам прочту!
И от начала до конца прочел весь сборник. Потом спросил:
— Нравится?
И посмотрел на меня таким взглядом, что я все равно не могла бы ответить: «Нет!», даже если б стихи мне не понравились. Но меня они тоже потрясли, и я сказала об этом Бела Куну.
— По этой книге можете понять, что революция живет в душе у трудового люда Венгрии, и не только в душе, но и в сознании, — сказал он, потом добавил: — Эти стихи написаны уже два года назад. В Пеште их прятала у себя какая-то сочувствующая нам буржуйка. Поэт участвует в движении, и если б в случае провала у него нашли бы эти стихи, то пять или десять лет отвалили бы наверняка… вместо гонорара.
Потом он рассказал историю издания этого сборника.
Они вместе с Ландлером собрали деньги. В Берлине он познакомился с автором стихов, зовут его Антал Гидаш. Его привел на явочную квартиру Аладар Комьят, а он, Бела Кун, предложил Гидашу поехать в Советский Союз и пожить какое-то время в Москве, так как это много дало бы для развития его таланта.
В 1925 году в Москву прибыло несколько сот экземпляров этой книги. Называлась она «На земле контрреволюции». Большинство политэмигрантов встретили ее с восторгом, и вскоре в клубе на вечерах читали главным образом стихи Гидаша. Агнеш не было еще одиннадцати лет, когда она уже декламировала на одном из вечеров стихотворения из этого сборника.