Через четыре недели плавания Крюгера позвали в командирскую рубку. Руки Гофмана лежали на рукоятках перископа. Прижавшись лицом к окуляру, он медленно вращал прибор, ощупывая взглядом горизонт. Как только Крюгер вошел, Гофман произнес, не отрываясь от окуляра:
– Вот минута, которую мы ждали, господин доктор. Море спокойно, сумерки, и льет дождь. Мы можем всплыть и принять душ. – Он поднял взгляд от окуляра и улыбнулся: – Вы, конечно, будете одним из первых.
Прошло больше месяца с тех пор, как Крюгер принимал ванну, брился и чистил зубы. На лодке хранилось лишь несколько литров свежей воды, а получаемую опреснением использовали исключительно на камбузе и для охлаждения аккумуляторов. Ему страшно хотелось ощутить провонявшей кожей свежую воду.
– Это безопасно? – поинтересовался он.
– Думаю, да. Так далеко к югу движение не слишком оживленное – мы примерно на две тысячи километров восточнее Багам. – Гофман снова приник к окуляру и осведомился: – Сколько воды под килем?
– Дна нет, господин кап-лей, – доложил матрос с центрального поста.
– Нет дна? – удивился Крюгер. – Как это может быть?
– Слишком глубоко, и отраженный сигнал не доходит до эхолота. Мы, должно быть, над одной из щелей в океанском дне... Три километра или пять, кто его знает. Воды хватает. Ни на что не наткнемся, – объяснил Гофман.
Матрос открыл люк в боевой рубке, и ворвавшийся свежий воздух, как показалось Крюгеру, принес сладкий запах фиалок. Он стоял у трапа с куском мыла в руке и наслаждался каплями дождя, падавшими на лицо.
Матрос, обшарив биноклем горизонт, закричал:
– Все чисто! – и скользнул вниз.
Крюгер поднялся, перешагнул фальшборт ходового мостика и спустился по наружному трапу на палубу. За ним последовали четверо матросов, перебиравших скобы трапа с ловкостью пауков. Они столпились на юте, раздевшись догола, и передавали друг другу мыло.
Дождь не ослабевал, но был мягким, не тревожимым ветром, а на море лежала спокойная гладь. Долгая, нежная океанская волна медленно поднимала подводную лодку, и Крюгер удерживал равновесие без всякого труда. Он прошел вперед, снял одежду и раскидал ее по палубе в надежде на то, что дождь смоет зловонную грязь. Намылившись, раскинул руки, подставляя тело дождю.
– Господин доктор!
Крюгер опустил руки и взглянул на корму. Четверо голых матросов поспешно карабкались на рубку.
– Самолет! Самолет! – Последний из матросов ткнул рукой в небо, а затем продолжил подъем.
– Что?
И тут Крюгер услышал гул мотора, заглушивший звук его собственного голоса. Какое-то мгновение ничего не было видно. Потом на западе на фоне светло-серых облаков стало заметно черное пятнышко, скользившее по гребням волн и несущееся прямо на доктора.
Крюгер сгреб одежду и побежал к трапу. Он споткнулся обо что-то на палубе и неуклюже упал на четвереньки, роняя вещи.
Гул мотора приближался, усиливаясь до воя.
Ошеломленный резкой, нестерпимой болью, шедшей от большого пальца и пронзившей икру, Крюгер оставил одежду и с трудом поднялся на ноги. Он оглянулся, стараясь понять, обо что поранился: панель палубы прямо за носовым торпедопогрузочным люком выглядела деформированной, словно один из ее краев покоробило при сварке.
Он начал подниматься по трапу.
Рев мотора стал оглушительным, и Крюгер инстинктивно пригнул голову, когда машина промчалась над ним. Он посмотрел вверх: самолет закладывал крутой вираж.
Один из матросов свесился с ходового мостика, протягивая Крюгеру руку и торопя его подняться.
Откуда-то из глубины лодки до Крюгера донесся звук сирены, означавший срочное погружение. Перевалившись через фальшборт и нащупав ногами внутренний трап, он почувствовал вибрацию двигателей и ощутил движение вперед и вниз.
Над головой захлопнулся люк; словно танцуя шимми, мимо него к подножию трапа проскочил матрос. Крюгер обнаружил, что стоит на нижней ступеньке, голый, мокрый, со стекающим по ногам мылом.
Гофман склонился к перископу.
– Выдергивай затычку, чиф[1], – сказал он, – ныряем.
– На палубе одна из... – начал было Крюгер.
– Перископная глубина, – доложил старпом. – Электромоторы – на половинных оборотах.
Гофман повернул перископ на девяносто градусов.
– Сукин сын. Этот ублюдок возвращается.
– Он не стрелял по лодке, – проговорил Крюгер. – Я думаю, вы...
– На этот раз выстрелит, просто хотел удостовериться. Война или нет, он не намерен пропускать подлодку через Атлантику. Нос – пятнадцать вниз, корма – десять вниз. Погружаемся на сто метров. – Гофман сложил рукоятки перископа, нажал на кнопку возврата, и поблескивающая стальная труба поползла вниз. Он бросил взгляд на Крюгера, заметил его испуганный вид и сказал: – Не беспокойтесь, мы иголка в стоге сена. Наступает ночь, и его шансы найти нас...
– Пятьдесят метров! – доложил старпом.
– На палубе, – начал Крюгер. – Я видел... Один кусок металла... А раньше вы погружались на этой лодке на сто метров?
– Конечно. Десятки раз.
– Семьдесят метров, господин кап-лей!
В семидесяти метрах ниже поверхности моря давление воды на каждый квадратный дюйм корпуса подводной лодки составило почти сто фунтов. Конструкция лодки позволяла ей безопасно действовать на глубине вдвое большей, что она неоднократно и делала. Но чтобы принять груз Крюгера, пришлось вскрыть прочный корпус. Один из сварщиков, устанавливавших панели на место, работал слишком торопливо. Часть слабопроваренных неровных швов лопнула при неглубоких тренировочных погружениях, но самые важные устояли. Однако теперь лодку сдавливали, как в кулаке, тысячи тонн воды, и один из швов не выдержал.