Выбрать главу

Но здесь находился Макс, и Чейс точно знал, что Макс не настроен терять время попусту.

– Пойдем поговорим с Длинным, поможем накормить Вождя Джозефа. А потом проверим стеллажи с аквалангами – может, и найдем пару полных баллонов, – сказал Саймон, улыбаясь сыну.

* * *

Длинный был уже в хранилище с оборудованием и возился с дизельным компрессором: неполадка не имела отношения к соленоиду и заключалась в засорившихся клапанах. Он обещал исправить двигатель к вечеру, а акваланги наполнить к утру.

Чейс не знал, как воспримет такое известие Макс, – может быть, угрюмо и покорно, но наверняка без энтузиазма, – и поэтому весьма удивился, когда Макс заявил:

– Вот что здорово, когда живешь здесь целый месяц: всегда есть завтра. – Он призывно взмахнул рукой: – Идем, па, покажи мне все остальное.

На острове стояли еще три здания – бывшие жилые дома, которые вначале предполагали снести, но вместо этого переоборудовали в лаборатории, складские помещения, а одно из них – во временный лазарет.

Гостиную самого маленького строения освободили от мебели и ковров, на пол положили кафель, взамен обоев стены оштукатурили. В центре комнаты, привинченный к полу и освещаемый закрепленными на потолке люминесцентными лампами, находился цилиндр двенадцати футов в длину и шести в высоту: на одном его конце имелся круглый люк, а в середине люка – маленький иллюминатор. К пульту управления на стене тянулись пластиковые трубопроводы и изолированные провода.

– Это наша декомпрессионная камера, – объяснил Чейс. – Мы зовем ее «Доктор Франкенштейн».

– Зачем она?

– Ну, поглядим, что ты усвоил из уроков подводного плавания. Какие три главных врага у ныряльщика? Если не считать глупости и страха, которые опасней всего и о которых тебе не говорили.

– Это легко. Во-первых, эмболия – когда задерживаешь дыхание на всплытии. Во-вторых, кессонка. И... Третье я забыл.

– Некоторые называют это экстазом, – сказал Чейс. – Глубинным экстазом. – Он подошел с Максом к небольшому холодильнику, достал из него две банки кока-колы и передал одну Максу. – Ты когда-нибудь напивался?

– Я? – покраснел Макс.

– Неважно, ответ мне не нужен. Я хочу просто сказать: так называемый экстаз – это все равно что ощутить себя пьяным под водой. Настоящее название этого состояния – азотный наркоз. Когда на глубине вдыхаешь сжатый воздух, в смеси, попадающей в организм, высокое содержание азота, а азот может стать таким же ядом, как алкоголь. Он действует на разных глубинах и различным образом. Кто-то невосприимчив к нему, с другими это случается всего один раз: у некоторых происходит так часто, что становится почти привычным. А кое-кто от него умирает.

– Почему?

– Потому, что оказаться пьяным под водой – это... хм, действительно тяжелый случай. Самое скверное, часто не понимаешь, что с тобой происходит. Это – сладкое вино, вино-мечта. Забываешь, где ты, и ничто не волнует. Подводная скала на глубине двухсот футов выглядит такой милой, что нельзя не посмотреть на нее поближе; а пытаясь прочитать показания глубиномера или счетчика оставшегося воздуха, не можешь этого сделать: цифры расплываются – ну и черт с ними! – и ты продолжаешь погружаться. С ныряльщиками проводили опыты и установили, что, как правило, на ста пятидесяти футах двадцатипятилетний мужчина в самой лучшей физической форме не может решить простейшую задачу, если не предупрежден о ней заранее.

– Например?

– Например, одна из тех игр, в которые играют дети: положить что-то круглое в круглое отверстие, а квадратное – в квадратное. Он не может этого сделать, не может ничего понять. Теряет всякую способность к новым решениям. Не может корректировать схему погружения. Если случается что-нибудь чрезвычайное: кончается воздух или трубка с загубником выдергиваются из регулятора, – он выживает за счет инстинкта и рефлексов, обусловленных прошлым опытом и подготовкой. Или не выживает.

– Значит, ныряльщиков убивают чрезвычайные ситуации?

– Не всегда. Иногда они сами себя убивают. Если не знаешь, можно подумать – самоубийство.

– Как это? Чейс вздохнул и посмотрел вдаль, припоминая:

– Десять лет назад я работал спасателем при парне, который хотел заснять черные кораллы на рифе Малого Каймана. Большая глубина – двести, двести пятьдесят футов, на пределе безопасности для погружения с аквалангом при использовании сжатого воздуха.

– А дышат еще чем-то? – спросил Макс.

– Угу, если нужно работать глубже, используют газовые смеси. Например, гелиево-кислородные. Во всяком случае, мы приняли все меры предосторожности: вывесили трос до двухсот пятидесяти; на каждых пятидесяти футах располагался пловец с запасным баллоном, чтобы все время наблюдать за оператором и обеспечить его достаточным количеством воздуха для декомпрессии при подъеме. Я находился на ста, а парень подо мной – на ста пятидесяти. У оператора были две восьмидесятки под давлением три тысячи пятьсот фунтов на квадратный дюйм – большие баллоны, так что воздух у него кончиться не мог. Он сказал, что раньше никогда «не улетал», поэтому у нас и в мыслях ничего такого не было. Встали по местам, оператор нырнул и начал погружаться. Он прошел мимо меня и махнул рукой, то же – со следующим, потом ухватился за трос на двухстах и остановился настроить камеру и включить лампы. Вода была прозрачной как стекло, и я все видел. Казалось, он в полном порядке, ситуацию контролирует, пузырьки поднимались равномерно, а значит, дыхание оставалось хорошим – ни возбуждения, ни страха. Из своей дыры в стене выплыл большой групер[15]и завис, глядя на оператора; тот извел на него немного пленки. Потом груперу надоело и он начал сматываться вниз по стене. И вдруг совершенно неожиданно оператор смотрит вверх, на парня подо мной, машет рукой, снимает маску – маску, мой бог! – отбрасывает ее и начинает преследовать групера – вниз, вдоль стены. Я бросился за ним, и парень подо мной тоже, и мы таки помолотили ластами, но все без толку. На двухстах пятидесяти пришлось остановиться, и все, что можно было увидеть, – как лампы камеры опускаются ниже и ниже в темноту, пока не превратились в едва различимые точки.

– А какая там была глубина?

– Две мили. Думаю, он все еще там.

– Две мили! – воскликнул Макс. – А ты почувствовал этот... экстаз?

– Прежде всего, я был ошеломлен. Но в какой-то момент испытал странную идиотскую зависть к человеку, который видит сейчас там, внизу, эти дебри. Как только я ощутил это, то понял, что происходит, и испугался. Я схватил напарника и поволок вверх, туда, где мы снова почувствовали себя нормально.

– А кессонка была у тебя когда-нибудь?

– Слава богу, нет и, надеюсь, не будет. – Чейс обвел комнату рукой. – Когда мы сидим здесь, – начал объяснять он, – на каждый квадратный дюйм тела давят четырнадцать с половиной фунтов воздуха. Ясно? При погружении на каждые тридцать три фута добавляется, как это называют, еще одна атмосфера. Значит, на тридцати трех футах ты получишь две атмосферы; на шестидесяти шести – три и так далее. Улавливаешь?

– Конечно, – ответил Макс.

– Теперь вспомни, что я тебе говорил: чем глубже опускаешься, тем больше вдыхаешь азота. Ну так вот он снова – мерзавец-азот. Если остаешься внизу слишком долго и поднимаешься, не прочистив от него организм, – такую прочистку и называют декомпрессией, нужно просто зависнуть в воде и выдыхать, – то пузырек азота может застрять у тебя в локте, в колене, в позвоночнике или в мозгу. Это и есть кессонка. Она изувечит тебя, убьет или наградит бурситом на всю оставшуюся жизнь. – Чейс показал на стальной цилиндр. – Вот для чего у нас де компрессионная камера – на случай чьей-то кессонки. Опасность здесь очень мала, потому что на большие глубины мы не погружаемся, но когда ВМС предложили нам свою лишнюю камеру, я ее загреб.

вернуться

15

Рыба семейства каменных окуней.