— У нас? Где?
— Я сейчас принесу.
Анатолий вскоре вернулся, неся подшивку «Южноморской зари». Он раскрыл ее и показал майору газетную полосу. Через всю страницу жирными черными буквами был набран заголовок: «Южноморскому университету сто двадцать пять лет». В центре полосы выделялось приветствие академика Лаврентьева с четким факсимиле.
Майор взял лупу, но тотчас отложил ее — настолько были похожи подписи.
— За сорок лет у академика не изменился почерк… А на телеграф езжайте… Я буду ждать.
Анохин подошел к окну.
Уже за полночь. Черные силуэты акаций и лип отчетливо выделяются на темно-синем небе. Оно низко нависло над городом. Большие крупные звезды сливаются с огнями на корабельных мачтах. Иногда звезда начинает двигаться — это из гавани уходит в море корабль. За раскрытым окном стоит тишина, и только из вечно бодрствующего порта доносятся гудки, шипенье пара, скрежет лебедок…
Под утро майор Анохин продиктовал донесение в Комитет государственной безопасности: «Вчера в 20.40 на территории заповедника Эос, в тридцати километрах от Южноморска, в старом склепе урочища Ста могил, обнаружен труп неизвестного, погибшего, очевидно, в результате обвала свода. При нем найдена картотека агентуры гестапо Юга, фотокопия плана урочища Ста могил, а также датированная 23.VI.1913 г. расписка на немецком языке академика Лаврентьева Сергея Ивановича в получении пяти тысяч марок от Берлинского музея. Установлено, что паспорт убитого фальшивый…»
На «диком» пляже
У археолога не бывает двух одинаковых дней. Каждый день открывает ему новое в старом. Раскопочный сезон этого года начался удачно и обещал быть богатым открытиями.
От грусти первых дней у Оксаны и следа не осталось. Причина тут не только в находке декрета Пилура, ставшей праздником для всех археологов. Сами будни экспедиции приносили ей радость. Сокол давно полюбила свою нелегкую работу, но, пожалуй, только в это лето по-настоящему почувствовала, что родилась археологом. Теперь Оксана была уверена: случись ей узнать все сто тысяч человеческих профессий и занятий, она бы все равно вернулась к археологии.
Обожженная солнцем и ветром, усталая, запыленная, в своем неизменном комбинезоне и косынке с козырьком, Оксана шла с участка на берег моря. По дороге ее нагнали подруги. Неизвестно откуда появился Коля, сразу забежал вперед, навел фотоаппарат и щелкнул затвором. Оксана, продолжая идти, шутливо считала:
— Сто двадцать первый… сто двадцать второй…
Кто-то сзади рассмеялся:
— Готовится персональная выставка портретов Оксаны Сокол…
Тропинка, по которой они шли, круто повернула к морскому берегу. Показался пляж, устроенный самой природой из больших красноватых камней. Границы пляжа отмечены двумя каменными, поросшими морской травой глыбами. Даже волнам не удалось как следует отшлифовать их,
— Смотрите, сколько новых дачников приехало. — Оксана показала на пляж, обычно немноголюдный.
— Но почему сюда едут только мужчины? — сокрушенно спросил Коля.
— Я бы не сказала, — возразила Оксана. Она уже заметила девушку в резиновой шапочке, плывущую к берегу. — Коля, ты, кажется, сможешь пополнить свой фотоархив…
— Не мешало б…
Молодые люди расположились на камнях. Оксана с подругами ушла за скалу. Коля быстро сбросил майку, торопясь в воду. Но, увидев, что незнакомка в резиновой шапочке вышла на берег, приготовился фотографировать ее.
— Готовый кадр на обложку «Огонька», — произнес он негромко, но так, чтобы девушка услыхала.
— Огоньки разные бывают… Можно и обжечься, — ответила она не без кокетства.
— Археологи народ не трусливый, — нашелся Коля.
— Вы археолог? — с интересом спросила девушка.
— Будем знакомы. Николай Малыгин.
— Ляля Тургина.
— Как это я вас раньше не раскопал?
— А мы недавно приехали.
— Мы? — насторожился Коля.
— Ну да, мы с папой.
Коля облегченно вздохнул.
Подошла Оксана, уже успевшая переодеться. Тонкая, гибкая, небольшого роста, с задорным лицом, на котором блестели капли воды, Ляля казалась совсем юной рядом со спокойной, даже строгой Оксаной.
— Знакомьтесь, — сказал Коля. — Ляля Тургина.
— Сокол.
— Вы тоже археолог?
Оксана уничтожающе посмотрела на Колю.
— Тоже. А вы?
— Студентка.
— Инфизкульт? — живо спросил Коля.
— Совсем наоборот.
— Это, значит, философский факультет, — иронически уточнила Оксана.
— Нет, что вы, я учусь в театральном.
— Вы надолго сюда? — полюбопытствовал
— Это от папы зависит. Он собирает материал для книги.
— А! — воскликнул Малыгин. — Так это ваш отец журналист? Его тут давно ждут. У нас ведь столько нового…
Коля уже собрался продемонстрировать девушке свою осведомленность в делах экспедиции, как вдруг Ляля сложила ладони рупором:
— Папа! Папа!
На берегу показался невысокий худощавый человек, который, заметив Лялю, быстро пошел ей навстречу.
Интервью академика Лаврентьева
Бывает так: еще не зная человека, с которым предстоит познакомиться, пытаешься представить себе его облик.
Тургин не был знаком с академиком Лаврентьевым. Он, конечно, часто встречал это имя: выдающийся советский историк и археолог известен как видный деятель движения в защиту мира.
Тургину не раз приходилось читать речи Лаврентьева на конференциях и конгрессах сторонников мира. Но научных трудов академика он не знал. И вот, собираясь в Эос, Павел Александрович отобрал те из работ Лаврентьева, которые связаны с древним городом вблизи Южноморска. Отчеты Лаврентьева о раскопках Эоса, воскрешавшие страницы далекой истории, читались как страницы жизни самого Сергея Ивановича.
…Почти полвека назад перед старой графиней Шереметьевской, владелицей земли, на которой некогда возник Эос, предстал студент Сергей Лаврентьев, добивавшийся разрешения осмотреть и описать остатки древнего города. Уже один вид студенческой тужурки — дело было в 1905 году — был неприятен Шереметьевской. Когда же графиня услышала о цели приезда юноши, она пришла в бешенство. «Прочь! Прочь! Никаких студентов и никаких розысков! Видеть его не хочу!» — затопала она ногами.
Когда через несколько лет Шереметьевская умерла, ее наследники не упорствовали. Начались раскопки, которых так терпеливо добивались археологи.
Первую эосскую экспедицию возглавил приват-доцент петербургского университета Сергей Иванович Лаврентьев. К тому времени у него уже был опыт раскопок, приобретенный в Греции, Италии, Египте. Многие зимние месяцы он провел в музеях Европы. В Лувре, в Британском музее и дрезденском Альбертиниуме он изучал античный мрамор и керамику, египетские и ассирийские древности. В Национальном неаполитанском музее знакомился с материалами раскопок Помпеи и Геркуланума. В Риме часами простаивал у античных скульптур и произведений живописи, выставленных в Терме, Баракко и Ватиканском музее.
Молодой ученый приступал к раскопкам Эоса с твердым убеждением, что археология отнюдь не кладоискательство, не развлечение, а серьезное и ответственное дело. Он немало спорил с зарубежными археологами, превращавшими свою науку в вещеведение, в поиски редкостей и уникумов.
«Мы не старьевщики! — в пылу полемики возражал он своим оппонентам. — Археология не наука о битых и целых горшках. Мы — историки, вооруженные лопатой, стремящиеся познать жизнь человечества».
Многие русские ученые поддерживали молодого коллегу, который не искал в Эосе шедевров для украшения императорских коллекций, а занимался наукой, пытаясь приоткрыть дверь в далекое прошлое человеческой истории.
В министерстве двора сразу невзлюбили молодого профессора из Археологической комиссии, человека неуживчивого и резкого. Лаврентьеву не могли простить, что он, сын школьного учителя, в двадцать восемь лет ставший профессором и назначенный членом подчиненной министерству двора Археологической комиссии, так отвечал на поздравления: