Тарас Иванович, бывший учитель истории местной гимназии, бобыль и неудачник, нашел единственную радость жизни в занятиях краеведением.
Дождь был первым союзником Тараса Ивановича. Как только клубящиеся тучи закрывали небо, он собирался в дорогу. На попутной подводе, а то и пешком старый учитель отправлялся в Терновку.
По балкам и оврагам еще бежали к морю мутные илистые потоки, а Тарас Иванович, вооруженный палкой, в сопровождении оравы босоногих мальчишек уже искал в песке и вязкой глине вымытые дождем древние монеты. Он редко возвращался с пустыми руками.
Самое интересное происходило дома. Нумизмат священнодействовал. На столе, подоконнике, на стульях — всюду стояли блюдца со слабым раствором серной кислоты. В каждом лежало по монете. Из-под зеленой пленки все больше проступала древняя бронза. Нужно было огромное терпение, чтобы заостренной спичкой соскоблить сотни зеленых точек, которые не взяла кислота. Только тогда открывалась чеканка монеты…
Главное богатство коллекции Тараса Ивановича, содержавшей афинские оболы, римские динарии, персидские дарики, серебряные драхмы, медные ассы, составляли монеты Эоса за тысячу лет его существования.
Варварское истребление памятников древнего Эоса было личной трагедией Тараса Ивановича. Наивный и доверчивый, он поначалу пробовал воздействовать на Шереметьевскую убеждениями. Старик не был сразу изгнан только потому, что графиня рассчитывала выудить у него какие-нибудь сведения о золотой Ольге. Наконец, поняв, с кем он имеет дело, тихий и застенчивый учитель гимназии бросил дерзкий вызов всесильной графине. Теперь он метал в ее адрес громы и молнии. Не только на заседаниях местного Общества любителей старины, но даже на своих уроках, обличая дикость и невежество Шереметьевской, он называл ее «Геростратом в юбке».
Губернатор уже отказывался его принимать. Тарас Иванович дважды побывал в Петербурге. И здесь, как и в Южноморске, на столе высоких сановников появлялся все тот же том «Свода законов Российской империи».
Упорство и ожесточение, с которыми учитель истории защищал древние камни Эоса, ускорили его отставку. Выйдя в отставку, он перебивался с хлеба на воду, а всю свою пенсию тратил на приобретение новых книг и коллекцию.
По ночам Тарас Иванович писал книгу, которую назвал «Друзья и враги Эоса». Не надеясь при жизни быть свидетелем научных раскопок Эоса, старик на пороге нового века завещал потомкам беречь свидетельство того, как человек из тьмы веков стал подниматься по лестнице прогресса и цивилизации.
Знакомство Нигоффа с Тарасом Ивановичем произошло в самые трудные дни одинокой жизни бывшего учителя истории. Хитрый коммерсант, то выражая деланное возмущение кощунством Шереметьевской, то восхищаясь упорством Тараса Ивановича, то обещая любой ценой издать его книгу, сумел расположить к себе старика.
Тарас Иванович принял за чистую монету интерес Нигоффа к древностям Эоса. Уставший, больной, он часами рассказывал любознательному зерноторговцу историю Эоса, давал ему книги, альбомы древностей, учил определять античные вещи по качеству лака, рисунку и форме сосудов.
Старый учитель, которому было все труднее двигаться, долго не знал, как его последний ученик пользуется приобретенными знаниями. С некоторых пор бричку южноморского зерноторговца и мукомола нередко можно было видеть в имении Шереметьевской и еще чаше — по соседству, в Терновке.
Теперь многое из того, что добывали терновские «счастливчики», попадало в цепкие руки Ганса Карловича. Хомяк и Куцый имели дело только с ним. Человек с размахом, Нигофф уже на второй год своего увлечения древностями связался с Берлинским королевским музеем, императорским Эрмитажем, Лувром, и вскоре глава торгового дома Ганс Нигофф прослыл знатоком и поставщиком античных вещей.
Подсчитав свои барыши за 1907 год, Ганс Карлович увидел, что пятую часть всех прибылей принесли эосские древности. С этим балансом прямо связано то, что произошло дальше.
Выдался неурожайный год. Разыгрывая благодетеля, Нигофф продал терновским мужикам зерно под будущий урожай. Но, как всегда, большая беда не ходит одна. В новом году поля почернели, будто после пожара. И тут появился в Терновке Ганс Карлович. Он не требовал уплаты долгов, не кричал, не грозил. Нет! Он входил в бедственное положение людей, которых ждет голод. Сочувствуя, он предложил такой выход: пусть должники уплатят за зерно древними вещами.
Половина села вышла копать могилы.
Над степью повис раскаленный, будто спрессованный воздух. Земля превратилась в камень, до боли обжигавший босые ступни. Пересохшая желтая трава была ломкой. Люди смотрели себе под ноги, чтобы не попасть в широкие трещины, разбежавшиеся по грунту.
Лопаты не брали землю. Первые штыки делали заступом, киркой. Солнце стояло мутно-багровым шаром. Казалось, пахнет гарью. Дул жаркий ветер, и маленькие смерчи клубились над каждой отверстой ямой.
Непрерывно хотелось пить, но вода в глиняных крынках, казалось, вот-вот закипит. На спинах землекопов, разъедая кожу, выступала соль. И люди, углубившись в землю, ложились на нее, чтобы хоть немного охладить тело.
На ночь никто не уходил в село. Живые охраняли могилы мертвых, на дне которых люди надеялись найти спасение.
Так продолжалось несколько дней.
Бог весть откуда полуживой, давно не выходивший из дому Тарас Иванович прослышал о происходящем в урочище Ста могил. Нанятый извозчик привез его вовремя.
Ганс Карлович тут же, в степи, принимал находки и диктовал приказчику, державшему список должников, во что он ценит каждую вещь.
Никем не замеченный, с трудом передвигая ноги, Тарас Иванович появился у палатки Нигоффа. Еще минута, и впервые в жизни старый учитель ударил бы человека. Но у него не стало сил занести суковатую палку.
Задыхаясь, хрипя, он едва добрался до пролетки…
Свою библиотеку и коллекцию Тарас Иванович завешал местному музею. Однако и после его смерти античный отдел Южноморского музея уступал собранию древностей, которым обладал Нигофф. Теперь он заключал сделки не только на хлебных ярмарках и биржах, но и на международных аукционах в Берлине, Париже, Касселе, где с молотка продавались памятники культуры древних эллинов и римлян.
Лучшие вещи Ганс Карлович не выпускал из рук, особенно с той поры, как построил виллу на Морской.
Вдоль стен его огромного кабинета на втором этаже стояли стеклянные шкафы, где хранились расписные сосуды с изображениями богов и смертных, статуэтки из обожженной глины, мрамора, изделия из бронзы и даже золота. Между шкафами и стеклянными горками висели окантованные фотографии проданных вещей.
Добротная старинная мебель и бюро с перламутровой инкрустацией работы знаменитого дворцового мастера времен Людовика XVI делали кабинет еще более похожим на зал солидного музея.
Это впечатление нарушали толстый ковер во весь пол, стоявшая в углу у окна купеческая конторка со счетами, гроссбухом и портрет хозяина, человека с пухлым лицом, полного, тяжеловесного, в сюртуке и жилете, из карманчика которого свешивалась цепочка часов с брелоком в виде желудя.
Майским утром 1913 года хозяин этого кабинета стоял у конторки и, выписывая на листке бумаги столбик цифр, думал, насколько выгодна ему сделка, предложенная гамбургской мукомольной фирмой. Изредка, отвлекаясь от своих подсчетов, Нигофф взглядывал на огромного пса, спокойно лежавшего у кресла. Рекс круглые сутки стерег кабинет, и в отсутствие Ганса Карловича никто, даже домашние, не мог сюда войти.