Мэйлинн с интересом ожидала того момента, когда события подведут к её появлению на сцене. И каково же было её удивление, когда вдруг выяснилось, что она, ни много ни мало, спасла Бина от нескольких (сколько точно – Бин не уточнял) до зубов вооружённых грабителей, которые напали на него по дороге домой и отняли (не без урона для себя, ибо уж кто-кто, а Бин за себя постоять всегда может!) у него аж пятнадцать (да-да, вы не ослышались!) дорринов, честно заработанных ночным трудом.
Надо отдать должное Бину, он самыми сочными красками и самыми жирными мазками расписал отвагу и самоотверженность юной лирры, так что к концу рассказа госпожа Танисти крепко сжимала изящные удлинённые ладони лирры в своих красных опухших ладонях, а юная Нара и вовсе повисла сзади на её плечах, так и норовя поцеловать её волосы.
– Ах, как же мне благодарить вас, моя прекрасная госпожа, моя несравненная Мэйлинн? – кудахтала госпожа Танисти и в глазах у неё стояли слёзы, крупные, как саррассанский жемчуг.
– Пожалуйста, не нужно никаких благодарностей, – Мэйлинн мягко пыталась освободить руки, но сделать это ей не удалось. – Я просто сделала, что должна была.
И мать с сестрой продолжали заливаться умильными слезами, не видя очевидных белых ниток в рассказанной им истории, как то, например, что кровоподтёки Бина не выглядели так, будто его побили совсем недавно, или что он весь вымазан не жирной чёрной грязью, коей полны улицы Складского квартала, а покрыт светлой дорожной пылью, которую можно найти только в пригородах. Ну а синяк на шее Бин легко объяснил удавкой, накинутой на него одним из бандитов, хотя ширина следа могла бы ввести в недоумение любого здравомыслящего человека, ведь было сложно себе представить, что кто-то разгуливает по городу с доброй верёвкой вместо удавки. Да, было видно, что в этой семье Бина просто обожают.
– Ах ты, Арионн Всемогущий! – вдруг спохватилась госпожа Танисти. – Моё сало! – и она со скоростью, которую трудно было ожидать в столь объёмном теле, вылетела на кухню.
Через секунду там послышался железный грохот, будто кто-то сгоряча ухватился за раскалённую сковороду, и тут же выронил её. Вслед за грохотом послышались сдавленные ругательства, где слова «Гуррово отродье» были, пожалуй, самими безобидными. А ещё через несколько секунд появилась сама виновница всего этого переполоха, держащаяся пальцами правой руки за мочку уха.
– Наше сало… – только и смогла она вымолвить, после чего горько разрыдалась.
– Ничего, матушка, позавтракаем хлебом! – бросились утешать мать Бин и Нара.
– Я целую трёшку7 потратила на это сало! – причитала госпожа Танисти, утирая лицо рукавом.
Единственная, кто был рад такому исходу событий, была, конечно же, наша лирра. Однако она успешно скрывала свою радость под скорбной маской. Выждав небольшой промежуток тишины между громкими всхлипами почтенной женщины, Мэйлинн произнесла:
– Если дорогие хозяева не побрезгуют, я бы предложила вам своей еды.
Всхлипы прекратились как по мановению волшебной палочки. Все трое уставились на Мэйлинн. Затем Бин как-то покраснел, точнее, пошёл какими-то красными пятнами, и сказал:
– Спасибо тебе, конечно, но мы уж как-нибудь сами…
– Не говори ерунды, Бин, – вспомнила свою любимую фразу Мэйлинн. – У меня есть еда. Её достаточно, и сейчас, находясь в городе, я рассчитываю пополнить запасы. Я не вижу проблемы в том, чтобы поделиться своей едой с друзьями.
– Что ты, Бин, мой мальчик, – зачастила госпожа Танисти. – Зачем так воспринимать благородное предложение юной госпожи? Где же твоя вежливость? Спасибо вам, госпожа Мэйлинн…
– Просто – Мэйлинн, – поправила лирра.
– Спасибо вам, госпожа Мэйлинн, – с нажимом повторила женщина. – За всё: и за сына, и за щедрое предложение. Мы с благодарностью принимаем его.