Между тем на южном скате высоты, на поле между оврагом и рощицей, шел жестокий бой. Наши танки не могли здесь прорваться в Скирманово и гусеницами уничтожали вдоль оврага вражеские блиндажи. Здесь наши солдаты дрались всем, чем можно драться в тяжелый час: штыками, прикладами, саперными лопатками, касками, ножами, камнями... Здесь в смертной ярости катались противники по земле, грызя друг друга зубами...
Рядом раздался сильный мужской голос:
- Страшно, а?
Это был командир полка Озеров.
- Страшно? - переспросила Лена. - Отчего?
Лена решила, что командир полка смеется над ней; резко дергая за поводок своих собак из траншейки, где они сбились в кучу, она крикнула высоким от обиды голосом:
- Вперед!
Она каялась, что задержалась лишнюю минуту на высоте.
- Девушка, обождите! - остановил ее Озеров. - Перевяжите вот здесь одного раненого.
Лена привязала собак за комель ивки у бруствера траншейки и открыла сумку с красным крестом. Раненым оказался какой-то лейтенант, вероятно из штаба полка; у него легко оцарапало осколком щеку.
- Так он же перевязан! - воскликнула Лена.
- Перевяжите получше...
Перевязывая лейтенанта, Лена с интересом наблюдала за всем, что происходило в эти минуты на высоте. Здесь быстро копился военный люд. Лена поняла, что на высоте уже обосновались наблюдательные пункты различных частей. Офицеры осматривали в бинокли поле боя и выкрикивали какие-то команды; связисты, надрываясь, кричали в телефонные трубки; солдаты тащили какие-то ящики, углубляли траншеи, осматривали блиндажи... Все спешили, волновались, кричали друг на друга, бегали туда-сюда. Все это интересно было наблюдать впервые, но Лена внутренне никак не могла согласиться, что у людей на высоте, в стороне от настоящего боя, есть достаточно серьезные причины вести себя так суматошно и крикливо. Она даже спросила раненого:
- Что они мечутся так?
Раненый замигал, разглядывая ее лицо.
Лена особенно утвердилась в своих мыслях с той минуты, когда обратила внимание на Озерова. Командир полка, не в пример другим, был очень спокоен. Он не суетился, а стоял в маленькой, до колен, траншейке и неторопливо осматривал в бинокль поле боя. Закончив осмотр, он заговорил с комбатом Шаракшанэ; да, он говорил отрывисто, резко и громко, но иначе и нельзя было говорить: часто мешали близкие разрывы снарядов - противник начал обстрел потерянной высоты.
Указывая вправо, в сторону продолговатой рощицы, Озеров сказал Шаракшанэ:
- За правым флангом смотри в оба!
- Вот этот лесок тоже подозрителен...
- Да, туда выдвинуть две пушки... А здесь?
- Подождем немного!
К Озерову подошел красный, разомлевший, словно только что из бани, коренастый капитан средних лет - это был начальник артиллерии полка.
- Где твои пушки? - резко спросил его Озеров.
- Сейчас будут, товарищ майор!
- Смотри, не зевай! - погрозил Озеров.
- Да вон они, идут!
- Занимай позиции! Быстро!
Тут же подошел гвардии майор Руденко.
- Ну как? - спросил он. - Воюем?
- Видишь, овраг мешает!
- Ничего, возьмем! Теперь возьмем! - горячо воскликнул Руденко. - Да, брат, на этот раз здорово вышло! Ты был прав, совершенно прав!
- Гляди, как бы из этой рощицы не ударили, - предупредил Озеров. Очень подозрительна.
- Учтем, товарищ майор, учтем!
- Где твой эн-пе?
- Вон у той березы! Ну, я пошел!
Оставшись один, Озеров расстегнул ворот полушубка, обтер вспотевшее лицо платком и, к удивлению Лены, попросил у молоденького солдата с автоматом и вещевым мешком за спиной чаю. Петя Уралец достал термос. Обжигаясь, поглядывая на поле боя, Озеров жадно начал пить из кружки густой, как деготь, чай. И Лена окончательно убедилась, что Озеров ведет себя благоразумнее всех на высоте.
- Не больно? - спросила она раненого, закончив перевязку.
- Значит, зря мечутся? - спросил раненый в свою очередь.
- Да, конечно! Вон майор, видите какой?
Майор Озеров вдруг швырнул кружку с чаем в сторону, вскочил на бруствер траншейки и, оборачиваясь назад, закричал во весь голос:
- Володя, сюда! Живо!
Шаракшанэ рядом перемахнул траншею.
- Видишь? Давай к Юргину еще взвод! Живо!
Кое-как вытащив упрямых собак и лодочку из траншеи, Лена увидела, что с левого склона высоты к оврагу, перегоняя друг друга, с криками бегут наши стрелки, - и вдруг почувствовала озноб во всем теле. Ее испугала не столько внезапная перемена в поведении Озерова, сколько его приказ дать Юргину подкрепление. "Юргин? Он здесь?" - с тревогой подумала Лена. Только теперь, узнав, что Юргин у оврага, она отчетливо поняла, что там идет тяжелый бой, - почему-то ей казалось, что тот Юргин, которого она узнала сегодня на заре, может быть только там, где сражаться особенно тяжело.
Увидев лицо Лены, Озеров сказал:
- Вот теперь идите.
- Только осторожнее, - посоветовал ей Шаракшанэ.
- Теперь ей не надо этого говорить, - заметил Озеров, а когда Лена сбежала с высоты, волоча за собой на поводке собак, со вздохом добавил: Бежать бы ей сейчас в университет, а тут - в бой...
Пока Лена спускалась с высоты, волоча за собой упирающихся собак, наша пехота, получив подкрепление, прорвалась до устья оврага и здесь штыками стала сбрасывать гитлеровцев под обрыв, в низину, за которой - в сотне метров - стояли на пригорке крайние дома Скирманова.
На полпути к той черте, где шел рукопашный бой, в кустиках близ оврага, Лена увидела первых раненых, - все они, кто как мог, пробирались к высоте. Но раненые, один за другим, отказались от ее помощи; один солдат средних лет, поддерживая окровавленную левую руку, сказал почти то же, что она недавно слышала на высоте:
- Ты иди, сестрица, дальше, там есть тяжелые, а мы отдохнем немного и сами... Собаки-то, видать, побаиваются, а?
Вскоре Лена попала в расположение немецких блиндажей, но в это время началась немецкая контратака.
Два немецких танка с пехотой до роты вышли из продолговатой рощицы, на которую Озеров обращал внимание Шаракшанэ, и над полем боя загрохотала орудийная пальба.
Не успела Лена понять, что произошло, собаки сшибли ее с ног и потащили вдоль оврага.
...Когда Лена поднялась, собак не было. Но совсем близко от себя она увидела немецкие танки: один горел, уже зажженный нашими пушками, другой стрелял по высоте. Лена в ужасе прижалась к земле и почувствовала, что ее пальцы вцепились в дерево: она лежала над входом в немецкий блиндаж.
Собственно, это был не блиндаж, а небольшая, низкая и грязная землянка, покрытая в один накат тонкими бревнами, - обыкновенная немецкая землянка, какие делались в расчете на недолгое служение. В землянке валялись одеяла, ранцы, котелки и прочее, пыльное и вонючее, перемешанное с истертой, соломой, солдатское барахлишко.
Но здесь Лене почему-то стало страшнее, чем на воле. Совсем близко, оглушая, ревел мотор танка, скрежетали гусеницы, рвала воздух пушка; вокруг гремела ружейная пальба и людская разноголосица; десятки ног, то в валенках, то в сапогах, мелькали мимо узкого, открытого входа в землянку, схожего с волчьей норой.
Лена не знала, как долго продолжалось все это. Не до того ей было, чтобы вести счет времени. Она в отчаянии металась по землянке, прижималась щеками к холодным, вздрагивающим стенам своего случайного убежища и замирала, ожидая смертной минуты.
Внезапно заметив, что в землянке потемнело, она резко обернулась в сторону входа: хрипя, судорожно царапая руками ступеньки, в землянку лез немец. Лена вскрикнула в беспамятстве и отпрянула к задней стене - она не сомневалась, что немец хочет убить ее.
Но она ошиблась, конечно. Немец только что, около землянки, был смертельно ранен: его насквозь в грудь пробило пулей. Он успел увидеть черную нору и успел подумать, что может спастись в землянке. Он тут же грохнулся наземь и пополз в землянку, но через несколько секунд потерял сознание: из горла ручьем хлынула кровь.