- Будете бить? - спросил Алеша.
- Безусловно.
Помолчав, Алеша ответил:
- Тогда скажу... - Он даже приподнял голову. - Самолетов было семь, а людей - больше сотни... Хорошее вооружение, разные грузы... Где сбросили, я не знаю: нам не говорили... Вот и все! И больше ни одного слова, хоть сейчас же под пулю!
Среди полицаев вокруг саней - шепот...
- Больше сотни? - переспросил Лозневой.
- Много больше, - подтвердил Самохвалов.
Дернув Сысоева за рукав, Лозневой отошел от саней. К ним подошли еще два полицая. Все поговорили недолго о чем-то шепотом, а потом Сысоев вернулся к саням и неожиданно для всех начал развязывать Самохвалову руки. Развязав, прикрикнул:
- А ну, раздевайсь!
Алеша Самохвалов, хватаясь за передок саней, поднялся на ноги. Увидев позади толпы полицаев Лозневого, крикнул:
- Значит, решил убить, подлый ты предатель советской власти? Убивай, поганая ты тварь, убивай! Меня убьешь, но и тебе, сволочь, не уйти от пули! Нас тут много, так и знай!
Сысоев молча ткнул Алешу кулачищем в бок. Он опрокинулся головой в передок саней; перед глазами закачалось серое, с голубыми разводами зимнее небо.
- Сейчас, - сказал он тихо.
Алеша Самохвалов поднялся и разделся, оставив на себе только нижнее белье; Сысоев сразу же собрал его одежду и понес к саням Лозневого. В нижнем белье Алеша показался всем очень худеньким и маленьким мальчиком. Поеживаясь от холода, засунув в солому босые ноги, он быстро огляделся вокруг, будто соображая: где же привелось сложить свою наголо остриженную солдатскую голову? Нет слов, место было хорошее: широкий овраг, заросший по отлогим склонам орешником и ольхой, а по руслу, где, должно быть, жил ручей, - густой вербой. Все здесь было так свежо и нетронуто, точно в первый день зимы. Да, место было хорошее, но только для жизни, а не для смерти, - для неожиданной смерти нет лучшего места, чем поле боя. Об этом и подумал Алеша Самохвалов в минуту, когда надо было думать о самом главном...
- Только не тяните, - сказал затем Алеша сурово, как может сказать только много поживший на свете человек.
Опять подошел Сысоев. Он бросил в сани старые валенки, шапку, брюки, пиджак и дубленый заношенный полушубок. Смерив глазами фигуру Алеши, точно соображая, подойдет ли для него вся принесенная им одежда, сказал:
- Надевай все, что есть! Живо!
Алеша поглядел на полицая с удивлением.
- Надевай, тебе говорят! - закричал Сысоев. - Сколько с тобой разговору вести надо?
Алеша Самохвалов не мог понять, что хотят делать с ним полицаи. Сильно вздрагивая, больше от волнения, чем от озноба, он начал одеваться в чужую одежду, и ему было жутко от мысли, что вся она - с одного из окружавших его предателей.
Подошел Лозневой.
- Я хотел пожалеть тебя, - сказал он Алеше, отводя в сторону глаза. Хотел отвести в кустики... и все! А раз ты начал здесь... такие речи, то жалеть не буду: сейчас отвезут тебя в немецкую комендатуру, в Болотное. Там ты узнаешь, что это такое! Сысоев, свяжи и вези!
В новой одежде Алеша Самохвалов - он сам это увидел - сразу стал похож на тех, кто толпился вокруг. Это так оскорбило Алешу, так сделало больно его душе, что он, не выдержав, со стоном, ничком грохнулся в передок саней. Ему опять связали за спиной руки. Только когда сани тронулись обочиной по глубокому снегу, Алеша повернулся на бок; он тут же увидел на дороге одного полицая в своей одежде и спросил Сысоева, шагавшего рядом:
- Привычная работа, да?
- Какая работа? - не понял Сысоев.
- Да грабить-то, обдирать людей!
- Ты замолчи, гаденыш! - зарычал Сысоев. - Моли бога, что пока цел... Я бы из тебя сейчас же за твои сволочные речи все жилы вытянул!
Проводив Сысоева, все полицаи, не понимая затеи Лозневого, с интересом сгрудились вокруг своего дружка в одежде десантника. Это был Афанасий Шошин из деревни Заболотье, служивший ранее лесником, а три дня назад добровольно поступивший в полицию.
Афанасию Шошину - не больше тридцати, но лицо у него землистого цвета, в мелких морщинках. Осмотрев его, Лозневой спросил своего помощника Живцова:
- Как на вид? Не староват?
- Ничего, сойдет!
Лозневому не хотелось рассказывать полицаям о своем замысле, но скрыть его не было никакой возможности. Коротенько рассказав о задуманном, Лозневой приказал связать Шошина и двигаться в Ольховку, хотя она и не лежала на пути в Болотное.
Под вечер были в Ольховке.
Здесь уже все знали не только о высадке десанта, но и о том, что вылавливать его выехали полицаи из Болотного. Весь день взволнованные ольховцы только и говорили о десанте. И вдруг они увидели полицаев в деревне...
Афанасий Шошин, со связанными назад руками, стоял на коленях в передних санях. Он делал вид, что порывается что-то кричать людям, выходившим навстречу из всех домов, но опасается конвоя. Один раз он успел крикнуть: "Товарищи!", но тут же получил удар кулаком в спину и едва удержался на коленях. А полицаи, встречая ольховцев, кричали:
- Парашютиста поймали!
- Вот он, краснорожий, допрыгался!
У нового пятистенного дома Ульяны Шутяевой стояли колхозницы. Они выбежали на улицу второпях: кто в накинутой на плечи шубенке, кто прикрываясь шалью, а иные в одних платьях, хотя и крепко морозило перед заходом солнца. Лозневой легонько тронул Шошина сзади за связанные руки, шепнул:
- Вот здесь, где женщины... Запомнишь?
- Запомню, - ответил Шошин.
Ехали медленно, и Шошин запомнил не только дом Ульяны Шутяевой, но и все постройки, все приметное, что было у нее на дворе.
На ночевку полицаи остановились в доме Анны Чернявкиной.
Вскоре сюда пришли Ерофей Кузьмич и Серьга Хахай. Лозневой коротенько рассказал им о том, как был пойман десантник, и осведомился, что говорят о десанте в Ольховке. Афанасия Шошина на всякий случай он не показал - тот лежал "под охраной" в горнице. Гораздо больше Лозневой интересовался обстоятельствами бегства из деревни семьи Логовых, о котором он узнал вчера по телефону от Серьги Хахая. Лозневой догадывался, что Логовы бежали в партизанский отряд. Но старик Лопухов и Серьга Хахай на все вопросы Лозневого только пожимали плечами да сокрушенно разводили руками: история бегства Логовых, по их мнению, была темная, как и ночь, когда она произошла...
Вечером около дома Анны Чернявкиной послышались крики и выстрелы. Затем около часа полицаи носились по деревне, осматривая дома, дворы, огороды, бани. Трое полицаев побывали и в доме Ульяны Шутяевой. Та перепугалась, спросила:
- Что случилось-то? Кого ищите?
Один полицай ответил ей с досадой:
- Десантник сбежал, сволочь!
- Сбежал? - ахнула Ульяна.
Осмотрев дом, полицаи ушли, но Ульяна долго не могла лечь в постель. Все думалось и думалось: "Сбежал! Все-таки сбежал! Вот молодец! Погибать бы парню!"
И она то сидела у печи, то ходила по кухне, не зная, как успокоиться от внезапной радости.
Она не знала, сколько времени провела в таком состоянии, как вдруг у окна, выходившего во двор, послышался скрип снега. Сердце Ульяны ударило шумно и тревожно. Сколько раз зарекалась не ночевать одна дома - и опять ночевала одна! В окно постучали. Ульяна замерла у печи. Опять легкий стук в заледенелое окно, а через несколько секунд - шаги на крыльце. Постучали в наружную дверь. "Не из отряда ли от Анфисы Марковны?" - беспокойно подумала Ульяна и торопливо приоткрыла дверь в сени.
- Кто здесь?
- Отвори, хозяюшка, свой человек!
- Кто - свой?
- Открой, увидишь! Окоченел я весь!
В ушах Ульяны зашумело от прилива крови: "Не десантник ли?" Кое-как она открыла дверь, а когда взглянула на незнакомца в избе при свете лампы, оторопела: действительно, перед ней стоял тот самый десантник, которого везли сегодня полицаи по деревне...