У Андрея быстро багровело лицо. Он смотрел прямо на капитана Озерова, но от волнения не слышал, что говорил тот, подступая все ближе, гневно сводя под опущенными бровями жарко засиневшие глаза.
XII
На голом, открытом для ветров пригорке - по обе стороны проселка зияли небольшие свежие воронки; вокруг, по запыленной и помятой целине, были раскиданы сухие, опаленные огнем комья земли. Похоже было, кто-то пытался здесь, да безуспешно, во многих местах сверлить пригорок огромным буравом. У обочин проселка и подальше, между воронок, валялись убитые лошади, обломки крестьянских телег, изорванная сбруя. Подзатихший с полдня ветерок легонько обдувал это скорбное место.
- Сыпанул он! - покачав головой, сказал Андрей.
- Да нет, однако, не один, - осмотревшись, сказал Матвей Юргин. - Эх, поганые души, что наделали, а?
- Не знаю, что и творится.
- Почему не знаешь? Гляди.
- Какая же это война?
- Да, на войну не похоже. Один разбой.
Их взвод шел первым в походной колонне полка - вслед за головным дозором. Молча, поглядывая по сторонам, солдаты прошли голый пригорок, изрытый бомбами. Легко повиливая, проселок начал спускаться в низину - в темноватый еловый лесок. Так и лежал их путь от леска до леска: богато, густо расшиты причудливым лесным узором ржевские земли. Солнце уже скатилось с зенита. От горизонта, издалека пригнанные ветром, круто шли в поблекшую высь светлые, с сизоватым подбоем облака. Натрудившись с раннего утра, ветер без особого усердия заканчивал свои дневные дела. Деревья в лесу теперь шумели не все сразу, а поочередно: отыграет листвой береза, за ней - по соседству - сухо прошуршит липа, дойдет очередь - и дуб потрясет рыжими космами.
На опушке леска, по обе стороны дороги, чернели бугорки могил. Над ними стояли свежие, наспех сколоченные кресты. Над одним бугорком крестик был совсем маленький, чуть повыше березового пня, что торчал около, выбросив за лето от себя молодь. Андрей понял: здесь похоронены те, что погибли на пригорке. У нового случайного погостика никого не было, но дальше, в рыжем кустарнике, мелькали бабьи платки, слышались голоса и лай собачонки.
- Эти, видать, отъездили, - сказал Юргин угрюмо.
Обернувшись к солдатам, он хотел что-то крикнуть, но тут же, сжав губы, пошел дальше. Хмуро поглядывая на могилы, солдаты шли мимо них молча, стуча котелками и касками.
Войдя поглубже в лесок, Андрей увидел недалеко от дороги, за кустами крушины, задок телеги, - в нем лежала опутанная веревками молодая черная ярка. Она вытягивала шею, пытаясь достать ветку, реденько обвешанную зеленовато-золотистыми листочками.
- Наши! - ахнул Андрей. - Я зайду!
- Из Ольховки? - спросил Юргин.
- Да, наши колхозники, товарищ сержант!
- Ну, ступай повидайся...
С горечью и тоской наблюдал вчера Андрей, как ольховцы-колхозники, напуганные внезапным и быстрым отходом армии, покидали родную деревню. За вечер он успел повидать некоторых соседей, собравшихся в невольный путь на восток, и среди них - председателя колхоза Степана Бояркина. Он отправлялся во главе последнего колхозного обоза. В задке его телеги, загруженной разной поклажей, лежала черная ярка.
Андрей бросился за куст крушины. У телеги были широко раскинуты оглобли, в траве валялись хомут, седелка, вожжи. Подальше, на лужайке, на жестковатом ковре брусничника, лежала на боку светло-рыжая лошаденка. У ее неловко откинутой головы сидел на корточках Степан Бояркин, высокий и костлявый человек, лет сорока, с гладко выбритым болезненным лицом. Услышав, что кто-то подходит к телеге, он поднялся и, узнав Андрея, сокрушенно махнул рукой:
- Нет уж, подохла!
Степан Бояркин был в распахнутом рабочем пиджаке, с непокрытой светлой головой и в одном сапоге. На левой ноге штанина была разорвана и закручена выше колена, а вокруг худой икры торопливо обмотана холщовая тряпица, испятнанная кровью. Высокий и бледный, Степан Бояркин пошел, прихрамывая, к телеге и на ходу крикнул:
- Видал, что с нами сделали?
- Неужто, дядя Степан, все наши были?
- Да нет, из разных мест, - ответил Бояркин. - Наших совсем мало. Ну, были все же...
- И давно?
- Утром еще.
Андрея поразило, как изменился Степан Бояркин за одни сутки. Он давно страдал язвой желудка. Пуще прежнего, как с голодухи, у него запали бледные щеки, а скулы и губы выдались, и светлые ореховые глаза смотрели из больших затененных впадин с жадной силой. Эти сутки обошлись Степану Бояркину дорого. Вчера он обессилел от хлопот по эвакуации колхозников, от неполадок, неизбежных в таком деле, и разных неприятностей. Он злился, что пришлось уезжать в спешке, не сделав перед отъездом необходимых дел в Ольховке. С большой душевной болью он оставлял в деревне семью: старушка мать, разбитая параличом, лежала при смерти, и жена должна была облегчить ее последние дни. А вот сегодня - новая беда, новые хлопоты... Но как Степан Бояркин ни был измучен, во всем его облике чувствовалось большое обновление: то ли он узнал за эти сутки такое, что давно и тщетно хотел узнать, то ли он внезапно достиг в себе какой-то радостной, освежающей и обнадеживающей победы.
- Видишь ли, как дело вышло... - начал рассказывать он, сматывая вожжи. - Как я ни метался вчера, а с разными делами едва управился к полночи. Доехали утром досюда, а тут нас и попутал дьявол - так валом и повалили на чистень! Все же торопятся, бегут! И только это бабий базар вылез на пригорок, они и настигли. И скажи, как метлой - за один раз смахнули с пригорка! Кто мог, тот дальше ускакал сломя голову, а другие со страху ударились в стороны - в леса. Ну, а мы дотащились вот сюда... Сгоряча-то конь мой проскакал до леса, а тут гляжу - он как во хмелю, бедный. В бок ему попало. Теперь сиди вот тут и кукуй. Да еще ногу вот, как на грех, пулей оцарапало. Теперь куда на одной костылять? И хоть бы, скажем, не видно было, какой обоз идет. Видно же: одно бабье да ребятня! Ведь пролетел один - чуть дугу у меня не сшиб! Это как называется - баб да детишек бить?
- Убило-то кого? - весь горя, спросил Андрей.
- Да все баб. И девочку одну убило, - ответил Бояркин. - Девочка-то из нашей деревни.
- Чья же?
- Ульяны Шутяевой дочка.
- Валюшка? Это такая... беленькая-то?
- Вот она и есть.
- Да что ты, дядя Степан! Что ты!
- Она. Сам собирал ее воедино.
Андрей отвернулся к телеге, попросил:
- Не рассказывай, не надо!
Схватив Андрея за рукав, Бояркин приблизил к нему свое худое лицо и сказал сквозь зубы, но с едва сдерживаемой, разгоряченной силой:
- Знаешь что? Меня теперь всего огнем налило! Вот как! - Передохнув, он вдруг заговорил в полный, немного крикливый голос: - А дальше мне не уйти! Куда я на одной ноге? Да и уходить, пожалуй, не надо! Обязательно, что ли, бить по их морде? А если по затылку? Чем хуже? Не пойду я никуда, Андрей! Подберу вот ребят - и мы тут такое им огненное пекло устроим, что они взвоют смертным воем! Плакать будут! Горючими слезами плакать, что пришли сюда! Кровью умываться будут!
Бояркин говорил это с такой силой и лютой злобой, что на его щеках даже выступил румянец, а в расширенных горячих глазах засверкали слезы. И в эту минуту Андрей опять подумал, что перед ним совсем не тот Степан Бояркин, каким он знал его не только давно, но даже и вчера. Все в нем изменилось: и лицо и Душа...
XIII
- Вот здесь и рой! - сказал Юргин.
- Тверда здесь земля, - заметил Андрей.
- Оно и лучше. Земля - защита наша...
Вытащив из чехла лопату, Андрей поглядел вперед. Перед ним расстилался клин целины, густо покрытый травами. На их серовато-ржавом фоне выделялись кусты почерневшего от заморозков чертополоха, круговинка помятой осыпающейся липучки, в которой задержалось с десяток янтарных листьев лип и берез. За целиной катилась на запад крупная зыбь осеннего поля, и вдали над ней стояли, как острова, еловые леса, а позади них, как всегда в эти дни, чернили небо большие дымы.