- Ну, ночью! - фыркнул Квейс, окутываясь дымом. - Надо знат! Ты старост! Ты должен сообщат немецкий комендант, кто сжигал хлеб. Понял, да?
- Оно так... Только где мне знать?
Квейс пристукнул рукой по столу.
- Надо знат! Мы будем знат!
Он поднялся, заговорил другим тоном:
- Мой первый приказ!
- Слушаю...
Выйдя из комендатуры, Ерофей Кузьмич прошел по всей деревне и объявил первый строжайший приказ Квейса: всех собак немедленно повесить на воротах. За невыполнение назначалась одна мера наказания - повешение хозяев, тоже на воротах, рядом с собаками. Все ольховцы были ошарашены этим приказом коменданта. Вскоре всюду поднялись крики, собачий визг и лай.
Сумрачным возвращался Ерофей Кузьмич на свой двор. Открыв ворота, он увидел, как из-под крыльца выскочил Черня. Верный страж взглянул на хозяина, не трогаясь с места, раза два вильнул хвостом - и вдруг, сгорбясь, оглядываясь, бросился под амбар. "Неужто чует смерть? поразился Ерофей Кузьмич. - Экая тварь, а? - И даже растрогался. - Тоже ведь хочется жить!" И лицо Ерофея Кузьмича точно покрыла тень.
В воротах сарая показался Лозневой, в армяке, подпоясанном ремешком, в ботинках и старой шапчонке. По приказу хозяина он с утра очищал сарай от навоза.
- Закончил? - крикнул ему Ерофей Кузьмич.
- Еще немного, Ерофей Кузьмич...
- Но-но! Заговорил? - прикрикнул хозяин. - Опять забыл? Ты у меня гляди! Голову за тебя подставляю! Кончай живо!
Алевтина Васильевна молча загремела посудой, но Ерофей Кузьмич отказался обедать. Не раздеваясь, не снимая шапки, присел у стола.
- Чего это ты? - спросила жена.
- Значит, душа не принимает, вот чего. Тебе объясняй все! Липнет всегда, прости господи, как репей.
- Только заступил в эти старосты, и от еды отбило.
- Не точи, точило!
Васятка сидел у окна с книжкой, изредка поглядывая из-за нее на отца.
- Брось книжки! - сказал Ерофей Кузьмич. - Дело есть.
- Куда, тять?
- Черню вешать.
- Черню? - вскочил Васятка. - За что?
- Иди, спроси у него...
- У кого, тять?
- У коменданта, у кого же!
Алевтина Васильевна не на шутку перепугалась.
- Кузьмич, да ты что? Хорошо ли с тобой? В уме ли?
Ерофей Кузьмич кивнул на окно.
- Иль не слышишь, как по всей деревне собаки взбесились? Пошли! Торопиться надо.
Васятка вскочил, заревел, бросился к двери:
- Не дам я Черню! Не дам!
- Василий! - Ерофей Кузьмич поднялся. - Или хочешь, чтобы я заместо Черни висел на воротах? Этого хочешь?
- Все одно не дам! - рыдая, еще сильнее закричал Васятка. - Я убегу с ним! Вот тебе! Пусть ищет... твой комендант... чертов немец!
- Василий! - Ерофей Кузьмич рванулся к двери. - Вожжей захотел? Ты что говоришь? - Он схватил сына за чуб. - Ты знаешь, сморчок поганый, что за это будет? Знаешь? Знаешь?
- Уйди! - вырвался Васятка. - Я Черню еще маленького... щенка еще... Черня! - крикнул он, падая у порога, - Чернюшка, родный!
Отбросив ногой Васятку, Ерофей Кузьмич хлопнул дверью так, что содрогнулся весь дом. Увидев опять хозяина, Черня с визгом бросился от крыльца и махнул через прясло на огород.
Пришлось звать на помощь Лозневого. Сделав из тонкой бечевы петлю, тот ушел на огород и, приласкав, поймал Черню. Неожиданно почувствовав петлю на шее, Черня коротко взлаял, рванулся в сторону, задыхаясь, стал на задние лапы. Но Лозневой, дернув за конец бечевы, разом свалил его на землю.
- Волоки сюда! - закричал от прясла Ерофей Кузьмич. - Не пущай! Не давай воздуху! Да тяни ты, косорукий черт!
Лозневой волоком потащил Черню с огорода. С вытаращенными глазами, блестя языком, брызгая пенистой слюной, Черня бросался в стороны, переворачивался в грязи, из последних сил упирался передними лапами, бороздил по земле брюхом...
- Бери рывком! - командовал Ерофей Кузьмич. - Рви от земли! Да не бойсь! Чего-дрожишь, как в лихоманке? Тяни сюда!
- Помоги! - не вытерпел Лозневой.
- Но-но! Опять? Дай сюда!
Бросив конец бечевы через перекладину ворот, Ерофей Кузьмич отвернулся, хватаясь за грудь, сказал:
- Вешай сам. Я не могу...
Через минуту, взглянув на ворота, Ерофей Кузьмич увидел, что Черня уже висел в петле, слабо подергивая лапами. И тут же он заметил: на пригорке, против двора, возвышался, скрестив руки на широком заду, комендант Квейс. Должно быть, он вышел посмотреть, как выполняется деревней его первый приказ. По одну сторону от Квейса стоял немец-солдат с автоматом у груди, по другую - Ефим Чернявкин, уже без бородки и в новом пиджаке. Он что-то говорил коменданту, кивая на лопуховский двор, вероятно, указывал, где живет староста.
- К нам! - бросил назад Ерофей Кузьмич.
Но Лозневой, растерявшись, не мог тронуться с места. Пока он соображал, в какой угол двора бежать, комендант Квейс в сопровождении своего солдата уже подходил к раскрытой хозяином калитке, печатая на сырой земле следы своих сапог с подковами.
- Старост знает порядок! - сказал Квейс весело, довольный тем, что назначенный им староста точно выполнил его первый приказ, показав тем самым пример всей деревне. - О, мы будем, старост, работат хорошо! Ошен хорошо!
И будто в знак того, что между ним и старостой отныне установились самые приятельские отношения, он даже потрепал Ерофея Кузьмича по плечу:
- Гут, старост! Хорошо!
- Гут, гут, - растерянно поддакнул Ерофей Кузьмич, чувствуя, что Лозневой торчит позади, и стараясь скрыть его за своей спиной.
Но Квейс уже заметил Лозневого.
- Кто он?
Ерофей Кузьмич отступил в сторону от калитки. С радостью заметив, что Ефим Чернявкин скрылся за пригорком, он ответил, стараясь придать голосу как можно больше спокойствия и равнодушия:
- Это? Племяш будет. Немой.
- Не твой? - не понял Квейс. - Шей он ест?
- Он мой, - бледнея, заторопился пояснить Ерофей Кузьмич, - да только немой он.
- Как понимат? Твой ест не твой?
- Немой он! Немой! - Совсем падая духом, Ерофей Кузьмич попытался жестами пояснить, что его "племяш" не может говорить, и только окончательно сбил с толку коменданта.
Так и не поняв, в чем дело, Квейс посчитал, что староста шутит с ним "по-русски", и, добрый от вина, захохотал весело:
- О, старост ест чудак! Гут старост!
- Гут, гут, - приходя в себя, старательно подтвердил Ерофей Кузьмич.
Глазом знатока Квейс осмотрел Черню - он медленно поворачивался животом на запад. Указав на Лозневого, спросил:
- Он вешал, да?
- Он, он, как же!
Лозневой стоял, с усилием сдерживая дрожь.
- Хорошо вешал! - похвалил Квейс. - Я видал. Быстро! Он может вешат ошен хорошо!
Ерофей Кузьмич понял, что беду пронесло, и предложил:
- Господин комендант, пожалуйте в дом! Чем богаты, тем и рады. Шнап этот... есть. Гут шнап!
- О, шнапс! - сказал Квейс и шагнул в калитку.
Поднимаясь на крыльцо, Ерофей Кузьмич увидел над дверью узелок, в котором был завязан стебель петрова креста. Он вздохнул, торопливо прочитал про себя случайный отрывок какой-то молитвы и переступил порог в сенцы.
XXI
К полудню все собаки были повешены.
Ольховцы считали, что если есть на дворе собака, - это настоящий двор, а без нее - нежилое, дикое место.
И вдруг собак не стало.
Замерли дворы. Страшно было коротать длинную осеннюю ночь: все казалось, что кто-то стучит в ворота, бродит по двору, лезет в хлев, скребется в сени... Все ольховцы испытывали одно тяжкое чувство: будто они, повесив собак, перестали быть хозяевами своих усадеб, своего двора и всей своей судьбы.
...Дом правления колхоза немцы заняли для комендатуры, а соседний дом уехавших Орешкиных - для жилья. Немцы срубили посреди деревни несколько молодых, тонкоствольных берез, - над деревней сразу поубавилось мягкого радостного света. Из берез немцы приготовили длинные слеги и, не очищая их от бересты, огородили оба дома. Из березовых вершинок был сделан проход до дверей комендатуры, - сразу около них, сгорбясь, защищая лицо от ветра, встал часовой с автоматом.